Но как ей это сделать?
Экзотическим способом — купить путевку, например, в Турцию и…
«Не выйдет, дорогая, — быстро приструнила она себя. — Все никак не привыкнешь, что не ты распоряжаешься своим передвижением». Но можно отправиться с группой инвалидов? А там — проглотить таблетку и… конец всему.
Приходило утро, оно смывало все, набросанное рваными темными мыслями в черной темноте. Перед ней снова возникал чистый лист бумаги, на котором Надя должна написать свою жизнь в свете дня.
Она решила — незачем обрекать других еще на большую печаль, она знала, что родителям, детям, мужу ее уход принес бы лишние страдания. Напротив, надо снизить градус страданий для всех.
Она знала, как это сделать.
Августа вернулась засветло.
— Вот она я, — бросила Гутя, открыв дверь своим ключом. Скинув ботинки и куртку, протопала по зеленому ковру. — Есть хочу, умираю. — Она взмахнула руками, изображая крылья умирающего лебедя. — Ты одна? Или вы вдвоем? — Она огляделась.
— Нет, мы по-прежнему втроем, — сказала Тамара Игнатьевна, готовясь к атаке.
— А, ясно. Нежная парочка у себя. — Она махнула рукой.
— Все удачно? — спросила бабушка.
— Более чем, — кивнула Августа, открывая дверцу холодильника. — Квас готов?
— Вот любительница. Квасу ей подайте среди зимы, — проворчала Тамара Игнатьевна, но в голосе слышалось удовольствие. Она сама варила его из ржаного солода. Для него не ленилась проращивать рожь, а когда проклевывались ростки, сушила ее и молола в пыль в старой кофемолке. Этот напиток, в который потом добавляла хрен, кружил голову не хуже пива, только кружение легкое, казалось, вот-вот воспаришь. Если не телом, то духом.
Сейчас Гуте хотелось именно этого — воспарить.
Гутя присела на корточки перед холодильником, всмотрелась в забитое нутро камеры, засунула руку в дальний угол.
— Во-от ты где…
— Холодный, — предупредила Тамара Игнатьевна.
— За то и любим, — засмеялась Гутя.
Она вынула банку с квасом, налила себе полный стакан. Пила жадно, будто пересохло не только горло, но и все тело.
— Мать звонила, спрашивала, как ты насчет новой машины. Снова предлагала деньги. — Свою продашь, добавишь, купишь новую, приличную, — сказала Тамара Игнатьевна.
— Спасибо, конечно. Но по таким дорогам через два года она станет не лучше моей. И потом, праба, — передразнивая Петрушу, сказала она, — по деревням лучше на старенькой. Доверия больше — сама такая, как они, значит, не обману.
— Не стану спорить. В этом есть своя правда.
