Начало жизни | страница 41

Мама кричит, чтобы он перестал бередить ее раны. И я с ней вполне согласен. Если б дядя Менаше не был пожилым человеком, я бы его как следует поколотил. Мне и без него кисло, а главное — кушать хочется.

Выхожу на улицу и сажусь на бревна. Кругом тихо. У нашего дома стоит свинья. Сразу — бац в нее камнем. Пусть знает! Потому что я хожу постоянно голодный.

Но вот издали слышно, как ребята бьют в тарелки. Звякает жесть и наполняет меня мужеством. Я вскакиваю и бегу им навстречу.

Буля, Сролик и другие ведут Зяму. Они его поймали на нашей улице. Он шел в аптеку за лекарством для матери.

Наконец-то враг у нас в руках. Враг этот маленький, толстенький. Он тоже голодает, но щеки у него все еще похожи на пампушки.

Не глядя на меня, Зяма просит, чтобы я поскорее отпустил его: ему нужно в аптеку, матери очень плохо.

— В лес его! — командую я. — Это петлюровец!

Я выступаю впереди всех и размахиваю своим хлыстом из плетеного провода. Сзади шагают мои ребята и бьют в тарелки. Зяма ревет во все горло.

— Сразу видно, что петлюровец. Большевики не ревут! — кричу я на него.

Мы входим в молодой и густой кленовый лесок. В самый солнцепек здесь сумрак и прохлада. Мы идем теперь узкой извивающейся тропкой, которая ведет к ближайшему шоссе. В этом лесу петлюровцы расстреляли Велвела Ходоркова.

Земля здесь влажная, пухлая и повизгивает под ногами, точно молодой щенок. Ветки переплелись и царапают лицо. Мы подводим Зяму к тому самому дереву, у которого петлюровцы расстреливали Ходоркова. Еще видна дырочка от пули.

Товарищи мои присмирели. Нам самим становится не по себе от вида этого дерева. А Зяма ревет все громче. Но мы все-таки начинаем привязывать его к стволу.

— Не плачь, — говорит ему Буля, — кажется, кто-то идет.

И действительно, узкой вьющейся тропой идут люди. Через несколько мгновений мы узнаем Голду Ходоркову. С нею незнакомые красноармейцы. Видно, они возвращаются с фронта.

Голду я хорошо знаю. Она ушла из местечка еще раньше Ары. Вот она останавливается, осторожно выглядывает из-за дерева. Испугалась, видно, услышав голоса.

— Это я, Ошер! — кричу я ей.

— Ошерка, милый! Чтоб ты здоров был!

Она подбегает к нам, обрадованная, веселая. Ее ботинки на высоких каблуках связаны шнурками и переброшены через плечо.

— Прекрасно! — говорит она красноармейцам, затем оборачивается к нам. — У нас в местечке большевики?

— Большевики, — отвечаю я.

— Что ж вы здесь делаете так поздно? — Она берет Зяму за подбородок. — Отчего у тебя такая заплаканная мордашка?