Не пойму, отчего он плачет, и еле сдерживаюсь, чтобы не разреветься за компанию.
— А Чарлза Дарвина вы тоже знаете? — показывает он мне на старичка с бородой.
Этого я не знаю. Я думал, что это тоже Толстой.
— Гениальный Дарвин! А это Геккель. Эрнст Геккель. Его всемирно известная «Антропогения»…
Он подходит к шкафам. Но они заперты. Тогда он хватается за голову, ерошит волосы и кричит:
— Татьяна! Боже мой! Где ключи?
Но ключи, оказывается, торчат в шкафах. Дрожащими руками открывает он дверцы.
— Бокль, Генри Томас. — Он начинает вытаскивать книги и класть их предо мной на стол. — Великолепная «История цивилизации»… Спенсер. Читайте, читайте! — Он заваливает меня книгами. — Замечательная Жорж Санд… Ключевский… — Глаза его горят. Он возбужден, взволнован. — Неистовый Виссарион… Одухотворенный Михайловский… — Он подает мне книгу с пуд весом.
— Наум Григорьевич! — кричит жена, и у входной двери в аптеку дребезжит звонок.
— О боже! — вздрагивает он. — Белинский! Читайте Белинского!
Я уже еле могу держать эту кучу книг.
— Извините!
Волоча свои шлепанцы, он убегает в аптеку.
Когда я вхожу вслед за ним туда, он стоит у конторки рядом с женой и принимает рецепт у какой-то крестьянки.
— Татьяна, они читают Спенсера… Как мы ждали, когда наступит такое время!.. Одухотворенное юношество!..
Жена аптекаря тоже утирает глаза. Аптекарь успокаивает ее и подписывается на «Известия». А меня он умоляет:
— Читайте! Просвещайтесь! — Затем, пожимая мне руку, снова восклицает: — Как трогательна эта молодежь!
В замешательстве я даже забыл выдать ему квитанцию. Выхожу на улицу. Иду медленно-медленно, чтобы не потерять какую-нибудь книгу.
Тихо, чтобы мама не услышала, я просовываю книги через окно, затем, счастливый, шагаю по базару между рядами лавчонок и рундуков.
Говорю «здравствуйте» отцу Сролика — Вениамину, который, встречая у дороги приезжих, так просто, по привычке щупает привезенное в возах и спрашивает: «Почем?» Он уже прикрыл лавочку. Пожевывая соломинку и вздыхая, он говорит, что газеты ему не по карману, и все же подписывается на «Эмес»[4].
Он смотрит, как я выписываю квитанцию, и на лице его появляется плаксивая гримаса:
— Ошер, ничего не слышно?
— А что должно быть слышно? — Я поднимаю глаза и вижу вокруг себя целую ораву лавочников.
— Что-нибудь новое… Я подразумеваю, — говорит Вениамин, — войдут ли в положение? Поговаривают, что землю будут давать?..
— Люди что-то болтают насчет фабрики? — говорит кто-то из обступивших меня.
