— Пожалуйста! — Он подошел к солдату. — Только это не водка, а изюмное вино… Суббота у нас…
В кухне что-то заскрипело, стукнулись несколько табуреток. Кто-то сзади оттащил чубатого от двери. Затем у порога появился небольшого роста, широкоплечий, коротко остриженный солдат в накинутом на плечи ватнике.
— Прошу прощенья, гражданин! — громко сказал он. — Извините нас!.. Федор! — закричал он вдруг на чубатого, и тот стал пятиться от него. — Ведь ты в окопах гнил! Революция ведь!..
Солдат в ватнике побагровел и стал еще больше напирать на чубатого Федора.
— Революция! — вскочила тут мама. — Революция! А кто разбил бутыль с вишневкой?..
Чубатый сорвал с себя фуражку, перекрестился: он ничего не знает ни о какой бутыли.
— Спросите ребенка! — потянула меня мама за руку. — Ребенок был при этом…
Солдат в ватнике кинулся на кухню. Он распахнул дверь, и в комнату ворвался шум дождя.
— А ну! — закричал солдат в ватнике, наседая на чубатого. — А ну, марш отсюда!
— Мама, — закричал я, — не бутыль он сбросил, не бутыль!.. Царя! Царя! — и заревел во всю глотку.
Я подбежал к окну и распахнул его. На низком черном небе, как деревцо, расцветала яркая ветвистая молния. По дороге, приподняв воротник шинели, в черном мраке мчался чубатый солдат с лампасами.
— Солдат! — прокричал я. — Это я не про тебя сказал!.. Не я это…
Оконная занавеска хлестнула меня по лицу, погасли свечи.
— Закрой окно! — крикнул мне отец. — Ведь буря!.. Боже мой, закро-ой!..
Я разревелся еще больше, но не двинулся с места. Тогда отец подбежал ко мне и попытался оттащить меня от окна, а я уцепился за подоконник и не давался. Я не понимал, что происходит.
Страшная весенняя буря бушевала над местечком.
Уже много времени прошло с тех пор, как сбросили царя. Удивительные вещи творятся на белом свете.
— Мама, — допытывался я, — Нохем Лейтес взаправду кровопийца?
В кухне полумрак. Мама, засучив рукава, месит тесто. Она раскраснелась. Утрет локтем запотевший лоб и снова месит. Тесто пищит у нее под руками, кряхтит табуретка.
На улице меня ждут Сролик и Зяма. Но выходить к ним мне не хочется: дома лучше. Я люблю, когда пекут хлеб. Только мама почему-то сегодня сердится. Она без удержу ругает Гедале, владельца пекарни. Он стал дорого хлеб продавать, и Велвел Ходорков, наш комиссар, посадил его в подвал. Теперь хлеб приходится печь самим.
— Мама, — спрашиваю я снова, — значит, Нохем Лейтес пьет кровь?
— Ничего! Это ему выйдет боком!.. Все соки он из отца высосал…
