Андрейке тоже хотелось взять Козика за воротник и встряхнуть: пусть не тянет, пусть живее рассказывает. Но Козик может вообще ничего не сказать, и Андрейка сдерживался.
— Что было дальше? — спросил он строго.
— Плита… завалилась. — Вася Козик, не поднимая головы, виновато вздохнул. Стало заметно, как на шее у него и около ушей заблестел пот. — Рукой толкнул… Теперь… бейте.
Пораженные товарищи молчали. Не понимая, почему его не трогают, Козик повторил:
— Бейте!
— Иди ты к черту, — не на шутку рассердился Андрейка и отвернулся. Что теперь делать? Он снова обратился к Козику:
— Ты долго шел?
— Н-не знаю. — Вася втянул голову в плечи и затих. Запинаясь, добавил: — Я вас звал, а вы не отвечали. Чтоб я умер, звал.
— Значит, ты не помнишь, где вход? — спросил Андрейка хрипло.
— Я заблудился.
— Вытрись, — приказал Андрейка, — и не хнычь.
И совершенно неожиданно добавил: — Мы все заблудились.
Заблудились! Потеряли ориентировку в этом мрачном подземелье. Что могло быть хуже? Главное — никто, ни один человек на земле не знает, где они находятся.
— А может быть, нас найдут, — вдруг тихо сказал Козик.
— Найдут… Жди. В Сахновщине три года ищи — и всё напрасно. — Боярченко даже не взглянул на Козика.
— Я сказал Седлецкому, что к озеру пойду.
— Сказал? — переспросил Седых и махнул рукой. — Что из этого? Не найти ему.
Луч фонаря осветил дрожащий подбородок Васи Козика… Положение, действительно, было трудным, но товарищи крепились. Федя хмуро смотрел под ноги. Андрейка время от времени освещал фонариком темные выпуклости стен.
— Ты вот что, не прислоняйся, — сказал вдруг Седых Козику. — Мокро тут.
Федя и Андрейка сидели на корточках рядом, Козик — в двух шагах от них. Во тьме слабо мерцал огонек фонарика. Под тяжелыми сводами раздался гул. Где-то недалеко обрушилась земля. Мальчики насторожились, прислушиваясь. Гул постепенно стих.
— Что же мы будем сидеть, — после томительной паузы сказал Андрейка. — Нужно что-то делать… Давайте начнем поиски… Сначала пойдем по правой галерее. Будем делать метки… Пошли.
Андрейка сразу же встал, поднялся и Федя, только Вася Козик не тронулся с места.
— Почему сидишь?
— У меня нога… подвернулась.
— И ты молчал?
Тот безнадежно кивнул головой. Новое дело. Вот, оказывается, почему он полз: идти не мог… Но что с ним теперь делать?
— Оставим его здесь, потом вернемся, — сказал Федя Боярченко. — Мешать нам будет.
— Оставим? — переспросил Седых.
— А что ж… Вход завалил, всё дело, лопух такой, испортил. Пусть теперь посидит, подумает. — Боярченко говорил зло, не глядя на Козика, не видя, как тот молча, испуганно таращит на него глаза, не смея ни просить, ни возражать.
