Хаиткулы внимательно слушал запись, иногда просил Палту Ачиловича повторить. Особенно его заинтересовали слова учителя о том, что Бекджан никогда не пил. Показания Гуйч-аги подтвердили это:
«Я никогда не слышал, чтобы он где-то выпивал. Вот и удивляюсь, что в тот вечер он был сильно навеселе».
Голос Палты Ачиловича спросил:
«Когда вы ушли из дома учителя, у вас был какой-нибудь разговор?»
«Да нет, какой там разговор. Он всю дорогу брел ссутулясь и опустив голову. Как сейчас его вижу. Бекджан, видно, был из тех людей, которые горе в себе носят, ни с кем не поделятся. Хотел я его спросить: что с тобой, сынок, да, наверно, шайтан мне рот зажал».
«Вы раньше ничего не говорили о состоянии Бекджана».
«Спросили, сказал бы. В детстве человек учится говорить, а к старости учится молчать».
Запись кончилась.
— А почему не поговорили с родителями Бекджана? — обратился к Палте Ачиловичу Хаиткулы.
— Разволновались. Веллек-ага говорит: «Зачем старые раны бередить, Бекджана теперь не вернешь? Если уж сразу не нашли, теперь не отыскать. Так, наверное, аллах судил». Зловредная философия! Я их домой отправил, пусть придут немного в себя, а через пару дней еще потолкуем.
— Мудро, — кивнул Хаиткулы.
Палта Ачилович самодовольно улыбнулся:
— Не первый год служим…
На другой день с самого утра Хаиткулы отправился в колхозный детский комбинат.
В прихожей ему встретилась медсестра. Инспектор спросил, можно ли видеть мать Бекджана. Девушка кивнула и, открыв одну из дверей, крикнула:
— Тетя Хаджат, вас спрашивает какой-то парень.
— Пусть идет сюда, — отозвался низкий голос.
Хаиткулы прошел полутемным коридором в конец дома и, отворив указанную медсестрой дверь, увидел седую высокую женщину. Представившись, следователь сел на предложенный ему стул и достал блокнот. Тетя Хаджат, не дожидаясь вопросов, заговорила:
— Я до сих пор верю, что Бекджан жив, каждый день я жду, что он вот-вот появится передо мной… Даже боюсь нового следствия. А если окажется, что он… — Речь ее пресеклась, она закрыла лицо руками.
Хаиткулы вскочил, и первым его движением было обнять эту измученную горем женщину, мать Бекджана, мать Марал. Но он только участливо посмотрел на нее.
— Я понимаю вас… Но, может быть, он жив, скрывается где-нибудь?..
Тетя Хаджат, казалось, не слышала его. Отняв руки от лица, она продолжала:
— Пока сама не увидишь, ни за что не поверишь… Поминки мы устроили только через три года. Старик так велел: не на что, мол, надеяться. А я все жду… — Глаза ее наполнились слезами.
