Я молчала. Мне было больно, но крыть оказалось нечем. Да. Я всегда была помешана на карьере. Но не только потому, что стремилась реализовать свои способности и духовный потенциал, а и по чисто экономическим причинам. Жизнь в этой квартире, которую Андреа так любила, была недешевым удовольствием. Учеба в Берлине стоила дорого. Все, что свидетельствует о повышении жизненного уровня, стоит очень дорого.
— Значит, ты думаешь: если бы у меня не было честолюбия и я была бы плохо оплачиваемой фабричной работницей, то я была бы отличной матерью?
— Не лови меня на слове.
— Ты думаешь, женщина должна иметь очень вескую причину — такую, как необходимость финансовой поддержки своей семьи, — чтобы быть деловой, профессиональной работницей? А в остальных случаях она обязана ограничиться традиционной ролью жены и матери?
Она все еще молчала.
— И это точка зрения твоего Томаса? Ну понятно, — продолжала я, — для него это и есть идеал женщины. Он делает карьеру — в том числе и за твой счет, моя дорогая, потому что ты возьмешь на себя тяжкие повседневные заботы. Как современно!
Она была задета и гневно возразила:
— Я вижу только, что мир вокруг меня сошел с ума. Да, вы многого достигли, большое спасибо!
Я уселась рядом с ней и положила руку ей на плечо, но она стряхнула ее.
— Андреа! Если ты имеешь цель, большую, настоящую… пусть она и страшно далека от тебя… и по дороге туда тебе без конца попадаются камни. И что, ты тогда вернешься назад? Или попытаешься преодолеть завалы, найти обходной путь, убрать камни с пути?
Она вскочила:
— Ну прямо странствующая проповедница! Ты же не на заседании в своем издательстве! Пойми наконец: мы с Томасом поженимся! И я брошу учебу.
— Есть и другой выход. Я могла бы…
— Нет! — резко оборвала меня она.
Я не могла поверить. Что я делала не так?
— Что же это за мужик — твой пресловутый Томас, — сказала я горько, — который не ощущает никакой ответственности за любимую девушку?
Она прямо взглянула мне в глаза. Потом повернулась и, не говоря ни слова, вышла из комнаты.
Ночью она подошла к моей кровати и коснулась плеча. Взглянув на нее, я перепугалась.
Андреа была совершенно бледная, глаза расширились от ужаса. Она прижимала подушку к животу. В первую минуту, еще в полудреме, мне показалось, что ей снова одиннадцать лет, и она прижимает к животу плюшевого медвежонка. Первая менструация.
— У меня идет кровь, мама. И сильные боли.
Как тогда… Я нащупала рукой халат.
— На каком ты месяце?
