— Вот она, волшебная сила искусства, — пробормотал Туров.
Меня вдруг осенило:
— А в квартиру наш будущий гений не хотел входить, потому что на лестничной клетке акустика гораздо лучше, там резонанс.
Молодому человеку, наверное, сильно икалось, так часто мы его поминали. Боюсь, его выступление перед следующим клиентом было испорчено. Мы с Туровым совсем разошлись и, подначивая друг друга, заходились от новых приступов смеха. Вдруг Никита замер, схватился за левый бок и простонал:
— Чертов дизайнер! С виду мебель такая удобная, вот дня на этом диване не пролежал, как уже прихватило. Ой, Глафира, помогите, пожалуйста, мне подняться и до кровати дойти. Извините, конечно, ради Бога, но там уж я смогу вытянуться.
Я подставила ему плечо. Прикосновение его руки отозвалось в моем теле электрическим разрядом. Меня пробрала дрожь. О ужас! От Турова это не укрылось.
— Вам тяжело?
Какое счастье, что он ничего не понял!
— Ничего, ничего, — я принялась успокаивать его. — Как-нибудь доберемся.
Опираясь на костыль, он с моей помощью доковылял до спальни.
— Здравствуй, ложе! — поприветствовал он огромную кровать и тяжело на нее опустился. — Ох, что-то я совсем расклеился.
— Мне уйти?
— Нет, нет, нет! — принялся возражать он. — Это что, значит, вы уйдете наслаждаться себе весной и свободой, а я, бедный одинокий инвалид, останусь тут, брошен и неприкаян? Нет уж, не уходите, побудьте со мною, — дурным голосом пропел он.
— Никита, скажу вам честно: вас бы на вокальный факультет Гнесинки точно не приняли.
— Ваша правда, — покорно изрек он. — Мне в школе по пению ставили сплошные двойки.
— В школе не за голос двойки ставят, а за текст, — уточнила я. — Выучил — не выучил.
— А я и не учил, — с гордостью признался он. — Но мой голос нашему учителю тоже не нравился. И со слухом у меня тоже неважно было.
— Что-то в вас многовато пессимизма.
— Инвалид, что же вы хотите.
Он снова заохал и, кажется, даже побледнел. Я с тревогой склонилась над ним:
— Никита, вам плохо? Может, лекарство дать?
Не успела я ничего сообразить, как он резким движением обхватил меня за плечи и притянул к себе.
— Да, мне плохо, — глаза его лихорадочно блестели. — Мне нужно лекарство. И это лекарство — вы!
— Никита, что вы! Пустите!
Я изо всех сил пыталась вырваться, но он не ослаблял объятий, мои же маневры были ограничены. Я боялась ненароком ударить его по больной ноге.
Лицо его неумолимо приближалось к моему.
— Я хочу тебя поцеловать, — шептали его губы. — И ты тоже этого хочешь. Я же вижу.
