Каждую минуту, проведенную без него, я ощущала как потерянную для жизни. Я отныне жила только им и лишь рядом с ним. Мы везде были вместе, расходясь по палатам лишь на ночь. Да и на ночь-то не всегда. Митины друзья, делившие с ним комнату, относились к нам на удивление трогательно и с большим пониманием. И изо всех сил старались помочь, не раз организовывая все так, чтобы мы с Митей могли остаться в комнате одни на ночь. Никто из них не позволил себе ни единой сальности по нашему адресу. Это было тем более удивительно, что по другим парочкам, образовавшимся в «Спутнике», они проходились регулярно и нелицеприятно. И вообще веселились по полной программе; от их выходок весь «Спутник» ходил ходуном.
Для меня в то лето вообще все было в первый раз — и море, и тропическая растительность, и обилие фруктов, и черные южные ночи, которые не подбираются постепенно, сквозь сумерки, а наступают вдруг, сразу, будто кто-то там, высоко наверху, повернул выключатель.
И любовь. И мужчина, первый в моей жизни. Первый глубокий поцелуй. Первое прикосновение к мужскому телу. Все было в первый раз. И для Мити я стала первой в его жизни женщиной.
Мы все постигали вместе, и каждое движение рождало в нас восхитительное чувство нового открытия. Мы безоглядно упивались друг другом и нашим счастьем.
Я очень удивилась, узнав, что стала для него первой женщиной. Его друзья явно успели уже приобрести любовный опыт. Как же могло получиться, что он, самый красивый и необычный из них, до сих пор оставался девственником?
— Я ждал тебя, Птица Колибри, — спокойно объяснил мне Митя. — Не хотелось просто так. А по-настоящему мне до тебя никто не нравился.
— Почему Птица Колибри? — не поняла я. — Намекаешь, что у меня нос слишком длинный?
— Нос у тебя замечательный, — ответил он. — А Колибри, потому что ты такая же маленькая, красивая и беззащитная.
— Не такая уж я и маленькая. И совсем не беззащитная. — Я с силой ткнула его кулаком в бок.
Он, сделав вид, будто ему очень больно, возопил:
— Ой-ой-ой! Пощади! Не разбивай моих иллюзий!
Иллюзии, видимо, не разбились, ибо с той самой ночи Митя стал часто называть меня Птицей Колибри.
Мы были настолько поглощены друг другом, что не заметили, как пролетели двадцать четыре дня. Двадцать четыре дня нашего крымского безумного и бездумного блаженства! Необходимость отъезда застала нас с Митей совершенно врасплох. Мы не были готовы к расставанию. Казалось, двадцать четыре дня — это так долго, и нашей жизни в Гурзуфе не будет конца.
