Но как?
В 1920-е годы велись международные дебаты, отчасти вызванные странным положением большевиков, о том, способна ли экономика, управляемая государством, на самом деле найти замену всем рабочим частям капиталистической машины. Нет, не способна, говорил австрийский экономист Людвиг фон Мизес: она не в состоянии заменить рыночные отношения, рыночные цены, дающие возможность определить, какими преимуществами обладает производство того или иного товара. Да, способна, отвечала постепенно разрастающаяся группа экономистов социалистических. Рынок — всего лишь математический прием, позволяющий распределять товары между теми, кто предложит наиболее высокую цену, и потому социалистическому государству нетрудно будет создать для себя такое же рыночное пространство, полностью сведенное к математике. Долгое время считалось, что в этом споре победили “рыночные социалисты”. Однако большевики почти не обращали на них внимания. Маркс не считал, что рынки чрезвычайно важны, — он полагал, что рыночные цены лишь отражают количество труда, затраченного на производство, плюс некие случайные статистические погрешности; большевики же копались в Марксовом анализе капитализма в поисках руководства к действию. Они не пытались создать элегантную математическую версию капитализма, какой ее описывали теоретики XX столетия. Они строили грубый, жестокий, прагматический симулякр того, что наблюдали Маркс и Энгельс в середине XIX века в городах, где царил экономический бум, в Манчестере, где небо в полдень было темно от угольного дыма. И на дебаты они тоже шли с трудом. В их руках марксова временная диктатура по-римски превратилась в постоянное правление, осуществляемое самой партией, которое невозможно было подвергать сомнению. Предполагалось, что внутри партии сохранится простор для экспериментов и выработки политического курса, но полицейские методы, применямые к остальной части российского общества, неумолимо вкрались в партийные ряды. Возможности для дискуссий, которые можно было вести, не подвергаясь опасности, сужались по мере того, как рос список потенциальных преемников Ленина — этого воплощения непогрешимости, пока не закрылись совсем с победой Сталина над последним из его соперников и аппарат голосования, отчеты ЦК и “дискуссионные журналы” не превратились в чистую формальность, своего рода фетиш, оставшийся после ушедшей цивилизации. Из экономических идей, считавшихся необходимыми — и приемлемыми — сохранились лишь те, что находили воплощение в конкретной программе ударной индустриализации, в результате которой власть Сталина стала абсолютной.
