Когда я вернулся под вечер домой, моя печаль выдала Марине, что произошло нечто чрезвычайное. Полагая, что груз с моей души может снять только лишь чистосердечное признание, я сделал шаг, который счел впоследствии в высшей степени напрасным. Я рассказал об адюльтере. Я пал на колени, сжимая руки, и умолял, заклиная годами, прожитыми в мире и любви, простить меня. Рана, нанесенная мною, оказалась более глубока, нежели я мог предполагать. Хотя жена и обнаружила в поступке моем более опрометчивости и легкомыслия, нежели злого умысла, негодование и скорбь, вызванные известием о моей неверности, мешали ей простить меня. Она сказала, что предпочла бы видеть меня мертвым, нежели безумным и бесчестным. Она испросила срок подумать, так как во всяком решении благоразумно опасалась поспешности. Кроме того, близился праздник Нового года, который обычно отмечался в нашей семье шумно и весело. Уже были званы гости, и Марине, впрочем, как и мне, не хотелось бы, чтобы огласка, которую вызвал бы наш разрыв, оказалась бы гибельной для радостного настроения наших друзей. Таким образом, наша разлука поимела отсрочку, за которой мне грезился возврат прежних счастливых и спокойных дней в обществе моей, как мне вновь показалось, нежно любимой супруги.
Однако немилосердный рок определил иное течение моей жизни.
О! это был праздник, который сперва влачился тягостно и утомительно, затем, однако же, не принес влюбленным ничего, кроме тягостных мук, ужасающих сновидений, боли и ужаса!
Гофман. Кот Мурр.
Мы с Мариной сделали вид, что ничего не случилось. Разговор о прошедших событиях был слишком мучителен для обоих. Мы сконцентрировались на покупках и готовке к Новому Году. Стряпать Мариша, бедная, не умеет, равно как шить, вязать и проч. Я стругал на терке пальцы в салат, давал Марине путанные и бессвязные указания. Временами мы бранились по мелочам, получалось даже весело. Умом я понимал, что с изменой Робертины жизнь не кончилась, что я еще буду счастлив. Мне следовало только лишь подождать, и счастье само пришло бы ко мне, — уж так устроен этот переменчивый мир. Но мне-то хотелось не абы какого счастья. Мне хотелось быть счастливым в любви, не на общих основаниях — женушка, детишки — мне хотелось необыкновенного, страстного, величественного счастья. Робертина не дала его — жестокая, как она обманула меня!
Эта большая печаль притягивала к себе малые горести. Мама подарила мне к празднику портмоне с неразменным долларом — она написала на нем смешной стишок. В тот же день кошелек у меня украли — со счастливым долларом, со стишком, с деньгами, так необходимыми. Мне казалось, что вокруг меня распространился какой-то смрад отчаяния, которым травились все, кто знался со мной.
