Я не дал Робертине закончить сию апостолическую проповедь, сообщив, что встречи с ней почтительнейше дожидается известный ей человек. Дверь кабинета отворилась, и появился объект ее злословия.
— Значит, не было ничего, говоришь, — обратился он к девушке со спокойствием, которое было всего лишь утонченной формой ярости.
Как ни странно, Робертина не удивилась, увидев его здесь.
— Тебе чего, мудак, надо? — спросила она его грозно, — ты какого х…я здеся делаешь?
— А ты? Я здесь на тех же правах…
— Да какие у тебя права, ты тут никто. Вот меня Марина, Варечка, Ободовская знают, — что было неправдой, — знают и уважают. А ты г…вно, импотент, педовка.
По отзывам Ободовской, юноша заслужил некоторую толику оскорбительных упреков Робертины.
Музыкант в смятении попытался вступить в спор с девушкой, очи которой пылали гневом. Она, должно быть, была прекрасна в этот момент, но я уже не видел прежней красы, так как она была отравлена предательством.
Робертина отмахнулась от молодого человека, как от докучного насекомого.
— Так, Арсик, говори прямо, ты чего, хочешь меня бросить?
Я предоставил ей ответить на этот вопрос без моей помощи. Она извлекла из сумочки трудовую книжку, которую я купил в тщетной надеже устроить ее на работу.
— Значит, хочешь бросить меня? — прозорливо спросила она, — смотри…
Она разорвала трудовую книжку в клочья.
— Если ты бросишь меня, я так сделаю со всеми моими документами, — пояснила она.
Я холодно сказал, что доводы, которыми она подтверждает свое из ряду вон выходящее требование, столь же легковесны, сколь само оно безрассудно. К сожалению, Робертина не имела удовольствия уразуметь смысл моих слов.
— Значит так, — сказала она, вынимая из сумочки паспорт, — смотри…
Паспорт разлетелся клочьями по квартире.
То, что презренная прелюбодейка желает так деспотически распоряжаться мной, внушило мне крайнее отвращение. Я молча стал одеваться, музыкант последовал моему примеру. Робертине ничего не оставалось, как одеться с нами и выйти на улицу. Идучи по направлению к метро, она неустанно, на одной ноте расточала гневные филиппики, направленные как против ее незадачливого любовника, так и против меня. Она грозила позвонить мне на работу и сказать, что я совращаю своих учениц. Она обещала раскрыть подноготную наших отношений Марине и матери. Олигофреническая непредсказуемость Робертины усугубляла мое затруднительное положение. Я не нашел ничего лучшего, чем приблизить желанную минуту расставания следующим образом: ни слова не говоря, я нырнул во дворик с потаенной дверцей, ведущей в переход, и уже через полминуты был на Садовом кольце, где взял автомобиль. Отсутствие источника беспокойства дало возможность обрести на время доступную мне долю здравого смысла. Очевидность тщеты моих чаяний любить и быть любимым, ужас осознания, сколь глубоко я пал, обманывая любящую супругу мою, проснувшаяся наконец гордость — все это дало мыслям моим направление, достойное моего рождения и воспитания.
