— Алло, кто это? — спросил я сурово.
— Кыс-кыс, — раздалось в переговорном устройстве.
— Кто вам нужен? — спросил я гневно.
— Ой, какой мой котярка строгий…
— Нет, — сказал я, — здесь такие не живут. Правильно номер набирайте, — и открыл дверь подъезда. Я услышал, как щелкнул замок и Робертина вошла.
Ну что, Ты еще не поседел от ужаса? Представляешь, ситуация?
Я балетным шагом впорхнул в кабинет, схватил старое одеяло и, открыв входную дверь, швырнул им в Робертину, которая с идиотической улыбкой уже приблизилась к моему беспечному домику. Иногда Робертина все-таки понимала, что от нее требуется. Она не стала штурмовать Маринино жилище, а покорно поплелась на последний этаж коротать остаток ночи. Не веря, что опасность миновала, я, дрожащий, вкрался под одеяло, где Марина оплела меня жаркими сонными руками.
Поутру, только я убедился, что Марина вышла из подъезда, я поднялся наверх. Подле бочки с известкой, свернувшись зябким калачиком, сбив в комок одеяло, там спал предмет моих вожделений. Я растолкал ее, очумелую, и привел в дом. Она запросила кофе, и я приготовил ей покрепче. Недопив, она пошла в туалет и там, не закрывая двери, продолжительное время тужилась, напрягая отравленный алкоголем кишечник. Потом она вышла, не надевая трусов — спутанные, они мешались у нее в ногах.
— Котяра, — привлекла она мое внимание, — гляди, г…вно упало.
Я, как честная женщина, которая вдруг стала девкой, — я вынужден на каждом шагу преодолевать в себе стыд, знакомый всякому порядочному человеку, когда он принужден говорить о самом себе. Но ведь из таких признаний состоит вся моя книга. Этого затруднения я не предвидел, и, может быть, оно заставит меня бросить этот труд. Я предвидел лишь одну трудность — найти в себе смелость обо всем говорить только правду. Но, оказывается, не это самое трудное. Тебя еще не стошнило? А ведь все так и было.
Я посмотрел в окно — в тоске. Потом на бельевую веревку. Потом на улыбающуюся Робертину. Потом я заорал. Я орал истошно и жалко про то, как возвышенно я к ней отношусь, как мне не нравится, что от нее пахнет копченой селедкой, как меня ранит, что она не закрывает дверь в туалет и не подмывает задницу, что я не могу слышать ее матерных разговоров, что мне невыносимо думать о ее ночлеге у Валентина Семеновича.
Господи, какие же это были мучительные, кривые дни. А я был счастлив, потому что любил! Я страдал, но я был счастлив.
— Арсик, может быть, ты хочешь поласкаться? — догадалась Робертина.
