– Я человек опытный и знаю, что женское непосредственное чутье может быть иногда ценнее всяких логических выводов. И это письмо, конечно, служит важным указанием, что вы правы. Однако, если мистер Сент-Клер жив, если он может писать вам письма, отчего же он не с вами?
– Не знаю. Ума не приложу.
– В понедельник, уезжая, он ни о чем вас не предупреждал?
– Нет.
– И вы очень удивились, увидев его на Суондем-лейн?
– Очень.
– Окно было открыто?
– Да.
– Он мог бы окликнуть вас из окна?
– Да.
– Между тем, насколько я понял, у него вырвалось только бессвязное восклицание?
– Да.
– Вы подумали, что он зовет вас на помощь?
– Да. Он махнул мне руками.
– Но, быть может, он вскрикнул от неожиданности. Он мог всплеснуть руками от изумления, что видит вас.
– Возможно.
– И вам показалось, что его оттащили от окна?
– Он исчез так внезапно…
– Он мог просто отскочить от окна. Вы никого больше не видели в комнате?
– Никого. Но ведь этот отвратительный нищий сам признался, что Невилл был там. А ласкар стоял внизу, у лестницы.
– Совершенно верно. Насколько вы могли разглядеть, ваш муж был одет, как всегда?
– Но на нем не было ни воротничка, ни галстука. Я отчетливо видела его голую шею.
– Он когда-нибудь говорил с вами о Суондем-лейн?
– Никогда.
– А вы никогда не замечали каких-нибудь признаков, указывающих на то, что он курит опий?
– Никогда.
– Благодарю вас, миссис Сент-Клер. Это основные пункты, о которых я хотел знать всё. Теперь мы поужинаем и пойдем отдохнуть, так как весьма возможно, что завтра нам предстоит много хлопот.
В наше распоряжение была предоставлена просторная, удобная комната с двумя кроватями, и я сразу улегся, так как ночные похождения утомили меня. Но Шерлок Холмс, когда у него была какая-нибудь нерешенная задача, мог не спать по целым суткам и даже неделям, обдумывая ее, сопоставляя факты, рассматривая ее с разных точек зрения до тех пор, пока ему не удавалось либо разрешить ее, либо убедиться, что он находится на ложном пути. Я скоро понял, что он готовится просидеть без сна всю ночь. Он снял пиджак и жилет, надел синий просторный халат и принялся собирать в одну кучу подушки с кровати, с кушетки и с кресел. Из этих подушек он соорудил себе нечто вроде восточного дивана и взгромоздился на него, поджав ноги и положив перед собой пачку табаку и коробок спичек. При тусклом свете лампы я видел, как он сидит там в облаках голубого дыма, со старой трубкой во рту, рассеянно устремив глаза в потолок, безмолвный, неподвижный, и свет озаряет резкие орлиные черты его лица. Так сидел он, когда я засыпал, и так сидел он, когда я при блеске утреннего солнца открыл глаза, разбуженный его внезапным восклицанием. Трубка все еще торчала у него изо рта, дым все еще вился кверху, комната была полна табачного тумана, а от пачки табаку, которую я видел вечером, уже ничего не осталось.
