Одно плохо: не стало в церкви истинной веры. Это ей ангелы сказали. Антиминсы-то все старинные уж два года как подменили. Ездил наш митрополит на собрание всех церквей в Америку, и там веру католическую-то и принял. Ох! Тошнёшенько! Как же теперь спастись-то можно? Но она бабка тёртая, уже два года как в церковь не ходит. Сама дома причащается.
Есть у неё артос старинный, ещё двадцать лет назад припрятанный. Вот она его кусочек съест, старинной святой водой запьёт — и слава Тебе, Господи!
Да, не оставляют её Господь и угодничек Божий Николай. Являются, разговаривают, укрепляют. А вот намеднись заболела она, лежит на печи, встать не может, так пришли же ангелы Божий, ведра благодати с собой принесли и всю ночь её из тех вёдер-то и поливали. А утром встала, так почти здоровая. Ну, правда, и она старается, бывает, что по неделе ничего не ест, молится постоянно. Воображает себе Господа, Матерь Божию, святых разных, какие они из себя, как беседует она с ними и в их подвигах участвует.
Нет, врёт Лёшка-поп, что Александра в прелести. Завидует, окаянный. Вот недавно столкнулись на улице, так он опять за своё: «Почему в церковь не ходишь? Почему не исповедуешься, не причащаешься?» А чего туда ходить-то, ведь антиминсы давно подменены, благодати-то нету. А скажи ему правду, так не поймёт, взовьётся. Вон как пять лет назад о молитве заговорили — что он плести начал? «Не так ты молишься, неправильно! Нельзя Бога воображать, нельзя святых, как живых людей, представлять и беседовать с ними!»
«Нельзя, нельзя» — а он-то почём знает? С носу кап, да в рот хап. Пожил бы с её да подвиги, как она, понёс, тогда, может, и ему ангелы являлись бы. А то разошёлся: «Не придёшь в церковь, так отпевать не буду!» Ничего, святые отпоют. А может, и так Господь на небо возьмёт, всё может быть.
Да, размечталась тут она, а уже шесть утра. Пора за дело: корову обрядить, кур накормить, огород прополоть, да много ещё чего надо. Сползла бабка Александра с печи, затеплила лампадку, перекрестила лоб. День начинался.
Когда Валентин Сергеевич Егоров подошёл к двери своей квартиры, его поразила неожиданная тишина, царившая за стеной. Приветственно не лаяла Гулька, фокстерьер, уже года три проживавший в их доме, не слышно было голосов жены и дочки, телевизор не работал. «Куда это они все подевались?» — думал он, ковыряясь ключами в замке.
В квартире его ждали ещё большие сюрпризы. Телевизор, магнитофон и приёмник исчезли, изрядно поредели книжные полки — несколько дорогих подписных изданий пропали. Зато на полу стояли какие-то чужие сумки, авоськи, пакеты. «Что всё это значит, где Ольга с дочкой?» — недоумевал Валентин.
