Газеты много писали об этом браке, с незначительными вариациями повторяя слова маркиза де Тарфе: «Искусство сочетается с престижем древнего рода». Сразу после свадьбы Реновалес собирался ехать с Хосефиной в Рим. Он уже все там подготовил для новой жизни, потратив несколько тысяч песет — приз за свою картину и гонорар за портреты, выполненные для сената на заказ маркиза, который вскоре должен был стать его высоким родственником.
Один римский друг Реновалеса — всем известный Котонер — нанял для него помещение на Виа Маргутта и обставил комнаты согласно распоряжениям и художественным предпочтениям Мариано. Донья Эмилия хотела остаться в Мадриде, у одного из своих сыновей, который намеревался устроиться на службу в Министерство иностранных дел. Молодоженам мешают все посторонние люди, даже мать. И донья Эмилия взмахнула перчаткой невидимую слезу. К тому же ей не хочется возвращаться в страну, где когда-то она была высокой персоной. Здесь, в Мадриде, где все ее по крайней мере знают, она будет чувствовать себя лучше.
Свадьба художника Реновалеса и сеньориты де Торреальта стала незаурядным событием. Присутствовали все до единого родственника, потому что каждый боялся придирчивости знатной вдовы, знавшей наизусть свою родню до шестого колена.
За два дня до свадьбы приехал в Мадрид кузнец Антон — в новом костюме, коротких панталонах и широкополой фетровой шляпе. Он смущенно поглядывал на всех этих людей, которые смотрели на него с улыбкой, как на какую-то диковинку. Знакомясь с Хосефиной и ее матерью, он низко поклонился и с крестьянской почтительностью назвал свою невестку «сеньорита».
— Не надо, папа. Называйте меня дочерью и говорите мне «ты».
Хосефина показалась старому кузнецу девушкой простой и приятной. И он почувствовал к ней нежную благодарность, увидев, как влюбленно смотрит она на его сына, но «тыкать» так и не решился и прилагал отчаянные усилия, чтобы говорить только в третьем лице и таким образом избежать затруднений.
Донья Эмилия, величественная и гордая, в очках с золотой оправой, произвела на него куда большее впечатление. Обращаясь к ней, он называл ее «сеньора маркиза», потому что в своей простоте не мог даже предположить, чтобы эта почтенная дама могла быть чем-то меньшим, чем маркизой. Вдова, обезоруженная такой глубокой почтительностью, признала, что этот мужик не лишен определенного врожденного благородства, и это помогло ей отнестись снисходительно к его бессмысленным коротким брюкам.
