Неподвижно сидеть на сырой земле, вглядываясь в туман и мрак и дожидаясь неизвестно чего, было и холодно, и смертельно скучно, особенно для такого непоседы, каким уродился Змей. Важность возложенной на него миссии почти ничего не меняла; она придавала этому «великому сидению» видимость необходимого действия, но не могла ни согреть, ни снять усиливающиеся неприятные ощущения в затекших конечностях и отсиженном заду.
Змей злился — в основном на клиента, непредсказуемое поведение которого превратило простое, привычное дело в какую-то тоскливую тягомотину. Другой на его месте уже давным-давно остыл бы, присыпанный землей и ветками на каком-нибудь пустыре или вот в этом парке, а этот тип продолжал непонятно финтить, раз за разом совершенно непостижимым образом уходя от уготованной ему незавидной участи. Как будто, вздумав изловить жирного домашнего кота, они вдруг обнаружили, что охотятся на шустрого стреляного воробья: ты его хвать, а он взмахнул крылышками и упорхнул.
Еще Змей злился на Клюва, который принципиально отказывался иметь дело с огнестрельным оружием, предпочитая действовать тихо, без пальбы и иного шума (а заодно, как не без оснований подозревал Змей, и без статьи за незаконное хранение и ношение). Если бы не это чистоплюйство, клиента можно было шлепнуть еще там, во дворе. И, уж если этого не случилось, оставить здесь, в парке, следовало Хомяка, которому абсолютно все равно, где сидеть, и у которого просто не хватит ума на то, чтобы соскучиться. Но нет, Клюв решил иначе, и ясно, почему: чтобы Змей не донимал его жалобами на скуку и критикой избранной тактики, которая, с какой стороны ни глянь, ну, ни к черту не годится.
На Хомяка Змей тоже злился — без какой-либо конкретной причины, а просто так, за компанию. В эти минуты он злился на весь белый свет, как злился бы на его месте любой деятельный, энергичный человек, находящийся не там, где хотел бы, и занятый не тем, чем, по его мнению, следовало бы заняться. Нарастающее чувство протеста требовало, чтобы его облекли в конкретные формы; самой доступной из этих форм, на взгляд Змея, было нарушение запрета на курение. Змей признавал этот запрет вполне логичным и оправданным, но курить хотелось все сильнее, до рассвета было далеко, и он, хоть убей, не понимал, какая сила может заставить клиента до наступления утра покинуть обнесенный высоким забором шалман для толстосумов, куда он проник с такими усилиями и риском. Ведь проник же наверняка, потому что, если нет, то где его тогда черти носят? А если не проник и до сих пор не вернулся к машине, значит, сцапала охрана — сцапала и, вместо того чтобы просто вышвырнуть за ворота, либо пришила, либо посадила под замок, чтобы утром сдать ментам.
