Об этом он сообщал императору:
«Плуты крестьяне – лучшая в мире полиция. Они хватают все подозрительное и сию минуту приведен ко мне жид, должно быть шпион».
Со свойственным Ростопчину артистизмом некоторые наказания были обставлены весьма красочно.
Например, генерал-губернаторского повара Теодора Турне публично высекли плетьми на Болотной площади (именно эта гражданская казнь привлекла внимание проезжавшего мимо Пьера Безухова), досталось и немцу-портному Шнейдеру, и французу Токе. Не в меру разговорчивого поляка Реута выслали в Оренбург, еще дальше – в Сибирь – отправили француза Гиро. А о том, что не забыл Федор Васильевич и того самого доктора Сальватори, пользовавшего предшественника Ростопчина, фельдмаршала Гудовича, мы уже писали.
В эти дни наиболее часто произносимым словом в домах московских иностранцев было «Сибирь».
Московский француз и театральный режиссер Арман Домерг вспоминал: «Быстрое продвижение Наполеона, вселяя сильные страхи в умы жителей Москвы, ухудшило наше печальное положение: с этого момента за нами установили гласный надзор. Мы ежедневно видели французов, которых отправляли в Санкт-Петербург или в Сибирь. На наших глазах арестовали г-на Этьена, исполнявшего обязанности учителя в доме богатого вельможи, и молодого Эро, заканчивавшего в тот момент сборник анекдотов и поэму, прославлявшую Александра; его панегирик императору не смог уберечь его от суровой ссылки. Двоих этих несчастных посадили в кибитку и отправили в Сибирь».[55]
Для того чтобы высылка проходила организованно, всех иностранцев включили в специальные «черные» списки, куда и угодил Домерг. Его нашли, даже несмотря на то, что он спрятался в доме шведского консула Сандлерса. Домерга взяли прямо за обеденным столом. Было это 20 августа. Не пытавшегося сопротивляться француза увели с собою квартальный и два будочника, вооруженных алебардами. Его усадили в кибитку и повезли в полицейский участок. Охрана ему очень пригодилась, т. к. все время, что кибитка ехала по улицам, в адрес арестанта неслись проклятия из уст встречавшихся на пути москвичей. Единственным существом, испытывавшим к Домергу добрые чувства, был в этот момент его верный пес – «великолепный сибирский грифон», бежавший за кибиткой.
Когда Домерга привели в участок и поместили в одной из комнат, то он увидел там те самые списки.
С ужасом нашел он среди многочисленных фамилий свою. Причем, Домерг относился к особо опасным иностранцам, т. к. из имеющихся в перечне трех категорий, он был включен в первую. Все это время его волновала лишь одна мысль: когда его вышлют в Сибирь? Об этом он и написал в коротенькой записочке, которую отправил своей семье единственно возможным способом – заткнул ее за ошейник любимой собаки, посланной им обратно.
