Он ярче, чем народившаяся луна.
Мы смотрим на вечного странника, ни говоря ни слова, а тем временем, на другой стороне планеты, поднимается ужасающий ураган.
Но потом Патрокл исчез, растворился в ночи, и надо мной вновь сомкнулась темнота.
Я проснулся.
На секунду мне показалось, что в кармане моих брюк лежит пластиковый куб — большой и угловатый, до треска растягивающий ломкую синтетическую ткань, — однако там ничего не было.
Свет по-прежнему не горел.
Собственное тело стало вдруг незнакомым и чужим, как будто, пока я лежал без чувств, сознание моё перенесли в другого человека. Или же гнетущая темнота и пустые, как космическая бездна, сны просто лишили меня рассудка.
Я попытался приподняться на кровати, однако тело моё так ослабло, что я едва мог двинуть рукой.
Мне было страшно.
Я задыхался, что-то сильно стискивало мне грудь, не давало сделать глубокий вздох. У меня мелькнула мысль, что из комнаты откачивают воздух. Это конец. Больше не будет безумных допросов и тестов, кривляющегося лошадиного черепа и суспензии со вкусом извёстки.
Я почувствовал странное облегчение.
Голова закружилась, как от удушья.
Я потерял сознание.
Прошло несколько секунд. Или часов.
Я снова мог дышать, хотя грудная клетка все ещё болела так, словно у меня были сломаны все рёбра. Я лежал с закрытыми глазами, однако по судорожной пульсации где-то за моими опущенными веками я понял, что в комнате горит свет.
Было что-то ещё.
Я слышал мягкие осторожные шаги — как в больнице, где ходят в шёлковых бахилах — и едва различимый скрытный шёпот. Однако я почти ничего не мог разобрать — лишь отдельные слова и обрывки фраз.
— …в порядке… — тихо сказал голос, — …не думаю, что в действительности… Да, мне кажется, я слишком… не стоит… в каком-то… немного подождать…
Голос затих, как если бы говорившая догадалась, что я уже не сплю.
Прошло время, прежде чем я решился открыть глаза.
Свет в комнате действительно горел, но уже не обжигал глаза, а мягко обтекал ровные белые стены, оставляя приятные островки мрака на потолке и в углах. Я лежал на запакованной в целлофан кровати. На мне была другая одежда — бесформенное тёмно-серое одеяние, похожее на дешёвую униформу, вроде тех, что носит на кораблях обслуживающий персонал.
Я попытался вспомнить…
Последнее, что сохранилось в моей памяти — это девушка, до невозможности похожая на Лида, и пронзительный укол в правое плечо, которое до сих пор болело так, словно с него содрали кожу.
