— Почему они не уезжают? Ведь теперь свободно. И помогают у нас приезжающим, и квартиры дают, пожалуйста!
— Сложно все это, — говорит Лида. — У многих дети, семьи сложились — не оторвать. И обжились. Не так просто бросать и начинать все сначала…
— Но мы же смогли!
Да, смогли. Все побоку — вишневые кусточки под верандами в модягоуских палисадниках и комнаты, уютные от китайских вязаных шторок с книжками на полках. Смогли. И родители смогли, хотя они в ту пору как раз были в возрасте этих, теперешних, сиднейцев! Только сама достигнув возраста пятидесятилетних, она поняла, как не просто тогда было родителям, когда их ввергли, вслед за собой, молодые, в красные «телячьи» теплушки эшелонов, на твердую солончаковую землю кулундинского села, в среду трактористов, которые и говорят-то, пересыпая речь наполовину непонятными словами. Но смогли! А затем завертелись, в сознании своих прав и озабоченности — у себя дома.
— И потом, мы здесь — нужнее, — сказала Лида.
Вот уж никогда не думала она об этом. Или она в чем-то неосведомлена? Было же когда-то такое. Им говорили: «Подождите, не рвитесь пока в Союз. Вы уедете. Но пока — здесь строится демократический Китай, и вы здесь нужнее…» Только они не знали истинного положения вещей и не совсем верили. И убегали пешком через границу, как некогда сделал Юрка. И Андрей. И его еще вернули обратно…
Они сидели за длинным столом, уставленным тесно, не по-австралийски, тарелочками, с тем, что было для них, по-видимому, признаками русской кухни — грибочками, капустой соленой с лучком, пирожками, румяно обжаренными в масле, а для нее — более чем обыденным. И ели они это сообща, не столько ели, сколько прикасались к своему заветному, и вокруг этого, в основном, и вертелся застольный разговор, не считая тостов, разумеется!
Ее просили почитать стихи — так у них, видимо, было принято — слушать приехавших из Союза. Они встречались уже за этим столом с артистами Новосибирского оперного, с Юрием Никулиным и с советскими моряками, возили их по городу. Потому что они — Советский клуб в Австралии! А ее здесь представили как инженера и поэтессу, хотя таковой она себя не считала, просто писала иногда, потому что не могла не делать этого.
Она прочитала им то, что, считала, ближе всего стыкуется в их жизнях — о целине. И поняла, что ошиблась — нм не очень хотелось возвращаться мыслями в эпоху разлома: вы налево — мы направо. А как там работали черными от мазута руками и пили солоноватую воду колодцев шершавым от пыли ртом, их просто не касалось. Они туда не поехали. Совсем неплохо жить в бананово-ананасной Австралии, черпать блага мирового торгового рынка и при этом любить издалека Родину! Она чувствовала, как раздражение против них возникает в ней непроизвольно, старалась подавить это в себе — все-таки она в гостях! И ей плохо это удавалось.
