Зарылся в пушистое сено
И спи себе как дворянин,
Ведь это, поди, поприятней,
Чем блох ублажать меж перин.
Над вами чирикают птицы,
Кузнечиков полон покос,
А ветер-то, ветер душистый
Щекочет вам ласково нос.
Апчхи-чхи-чхи! Будьте здоровы!
Апчхи-чхи-чхи! Все говорят,
Что нынче луна загуляла
И крутит со всеми подряд.
Я и мой друг Писунчик лежали у костра и считали звезды.
— Сколько ты уже насчитал, Писунчик?
— Миллион девяносто шесть.
— А я миллион девяносто семь.
— Врешь, Шмуэл-Аба.
— Могу поклясться, если хочешь.
— Поклянись.
— Шикслех-бикслех… Теперь веришь?
Писунчик погрустнел, моя клятва «шикслех-бикслех» напомнила ему о дочери ангела-лесничего Анеле[98]. Я толкнул его.
— Знаешь что, Писунчик? Давай считать сначала!
— Не хочу, Шмуэл-Аба!
Я придвинулся поближе к нему, стал успокаивать и гладить левое крыло.
— Послушай меня, Писунчик, забудь!
Писунчик повернулся ко мне спиной.
Я понял, что говорю впустую. Он должен выстрадать свое страдание до дна. Тогда он станет совсем другим ангелом.
Пастухи вокруг костра рассказывали истории. Я попробовал прислушаться, но ничего не расслышал: они говорили слишком тихо. Почти шептались.
Я вслух прочел кришме и пожелал спокойной ночи моему другу, но он мне ничего не ответил.
— Нет так нет, — сказал я про себя. Повернулся спиной к костру и уснул.
Рано утром мы проснулись от крика и шума. Мы терли глаза, бестолково озирались и не понимали, что происходит. Мы подошли к пастухам, которые стояли кружком и разговаривали. От них мы узнали вот что.
Как только разнеслась весть о том, что Шорабор вернулся в еврейский рай, праотец Исаак встал ни свет ни заря, велел заложить карету и отправился к границе. Он хотел пощупать своими руками и убедиться, достаточно ли еще жирно то место, которое он разметил мелом на Шораборе.
Ангел Завл, кучер, натягивал вожжи, кричал «вьо», свистел кнутом и на рассвете добрался до границы.
— Открывай стойло, — сказал праотец Исаак Гимплу-пограничнику, — я хочу видеть Шорабора.
Гимпл не хотел открывать. Шорабор устал, пусть поспит еще часок-другой, даст отдохнуть своим косточкам.
Праотец Исаак настаивал: сейчас же, немедленно. Он хочет потрогать своими руками, потому что только так он может убедиться, что это не сон.
Мы, то есть я и Писунчик, побежали в райский хлев. Там мы встретили праотца Исаака и ангела-пограничника. Они все еще препирались. Праотец Исаак уже охрип от крика.
— Открывай хлев, тебе говорят. Сию же минуту!
В итоге праотец Исаак добился-таки своего. Гимпл открыл хлев и впустил их с кучером. Мы подглядывали в щелочку за тем, что они там делают.
