Майор вернулся домой вдребезги пьяный и с собакой на поводке, огляделся, все понял:
— Что, вы так и жаждете видеться со взводом голодных солдат?.. Что ж, такое удовольствие я могу вам предоставить…
— Мы с мужем жаждем видеть всех вас на гильотине, а вашего Фюрера — на виселице! — зло выпалила я.
Тот хитро улыбнулся.
— Это ваше последнее слово, госпожа?
— Больше мне нечего добавить, господин майор!
— Вы что, с ума сошли? Ваш муж и ваша мама взрослые люди, отвечающие за свои действия… Они получат по заслугам… А ребенок-то? Вам не жалко вашего ребенка?
Я заплакала. Я впервые в жизни не знала, что делать, как действовать, чтобы, не раняя свою честь, сохранить жизнь своему ребенку, матери, мужу. По тем неадекватным действиям, которые предпринимает немецкий офицер, я стала догадываться, если я не смогу спасти жизнь мужу, матери, во всяком случае, хотябы продлить. А вдруг спасут нас партизаны?
— Чего же молчите, Элизабет? Вы что, не видите, как я рискую своей карьерой, мундиром? Если меня предадут, вы окажетесь в других руках… Тогда вам не спастись от виселицы!
Я не знала, что ответить.
— Хорошо, поступим по-другому, помимо вашей воли.
Он взглянул на собаку, подал ей какой-то знак. Собака поняла, встала на задние лапы, открыла дверь. В комнату тихо вошли преданные майору четыре солдата, стали перед майором по стойке смирно. Майор на немецком языке дал им короткие команды. Я побледнела, отскочила к кровати сына: он приказал привязать меня к ножкам кровати.
— Прошу вас, не делайте это! — попросила я офицера по-немецки.
— Вы мне не оставляете другого варианта, госпожа Элизабет, — мягко улыбнулся офицер. — А вы прекрасно говорите по-немецки. Где научились так говорить?
— В нашей школе, учительницей немецкого языка было обрусевшая немка.
— Так что же будем делать: вязать вас или сама этого… сделаешь?
Я отрицательно покачала головой и заплакала. Вдруг один из солдат подошел к кровати ребенка, поднял спящего ребенка на руки, сказал, что выносит в соседнюю комнату, и вышел. А остальные набросились на меня, подняли на кровать, руками и ногами привязали к ножкам кровати и вышли.
Я ревела, умоляла майора оставить меня в покое.
Как только вышли солдаты, он упал передо мной на колени и заплакал:
— Ханум… умоляю вас, соглашайтесь… Вы у меня себя будете чувствовать, как баронесса! Не хотите? — увидев мой отрешенный взгляд. — Я готовь вас взять в жены, вашего сына усыновить… Уйду в отставку. Увезу вас в Германию… У меня там своя вилла, огромное хозяйство… — набросился и стал осыпать мои руки и ноги поцелуями.
