– Рассказываю Вам об Александре Порфирьевиче Бородине, – невинно улыбнувшись, сказал Сафиуллин.
– Бородин – композитор, а не химик! – прошипела учительница.
– Ошибаетесь, Бородин – композитор и химик.
Лилия Владимировна бешено залистала книгу, по которой читала лекцию, и, остановившись на одной странице, на которой (Сафиуллин не сомневался) была биография Бородина, стала читать про себя.
– Может быть, – холодно сказала она через минуту. – Но мы сейчас говорим не о химии, а об опере, так что прошу Вас говорить по существу! Какие оперы, написанные Бородиным, Вы знаете?
Сафиуллин изо всех сил напряг мозги.
– «Князь Игорь», «Богатыри», и… и «Млада», – ответил он.
Лилия Владимировна молчала, зло глядя на него прищуренными глазками. Сафиуллин расценил это как победу: если она рассержена, значит, он ответил правильно. Лена восторженно улыбалась, а Наташа в предвкушении бури хмурилась.
Он уже хотел было сесть, но Лилия Владимировна вдруг прошипела:
– Может быть, Бородин и открыл что-то там в химии, но сердце его принадлежало музыке! Потому что ни один химик, – она вложила в это слово столько презрения, сколько смогла, – не смог бы написать такие гениальные произведения!
– Вы считаете, что химики бесталанны? – холодно спросил Сафиуллин.
– Ну, почему же… Может быть, в своей химии они что-нибудь и понимают, но у них совершенно пустые сердца! Они могут лишь служить, как собаки! – Лилия Владимировна противно улыбнулась. – Химики нужны нам, чтобы мы, люди с душой, понимающие прекрасное, жили комфортнее и не отрывались от созерцания красоты и её воспевания, чтобы мы творили, оставляя след в истории. А вы, химики, всего лишь обслуживающий персонал, бездушные роботы, послушно исполняющие нашу волю, не способные видеть красоту, не способные любить…
Дальнейшие слова учительницы заглушил шум в ушах, руки Сафиуллина гневно затряслись. Он видел лишь одно лицо – ухмыляющуюся толстую жабью рожу.
Тут произошло то, чего Сафиуллин не мог объяснить: горячая волна сильнейшей воли, подгоняемая вихрем гнева, затопила всё его тело, он почувствовал в себе огромную силу. В это же мгновение стул, на котором сидела Лилия Владимировна, взмыл вместе с ней в воздух и под аккомпанемент её истошного вопля ударился об стену, разлетевшись вдребезги. Учительница всем своим тучным телом шлёпнулась на пол и закрыла руками голову, защищаясь от падающих на неё щепок.
Воцарилась звенящая тишина. Та напряжённая тишина, что давит на барабанные перепонки. Убедившись, что ничего больше ей не угрожает, Лилия Владимировна тяжело поднялась с пола. Её глазки яростно сверкали, волосы были растрёпаны, а пиджак порван.
