Чарлз Диккенс жил в Булони за месяц до приезда Робинсонов. В ноябрьском номере журнала «Хаусхолд уордс» он объяснял притягательность этого курорта. «Это яркий, веселый, приятный, радостный город; и если вы прогуляетесь по одной из его трех хорошо вымощенных главных улиц ближе к пяти часам пополудни, когда воздух насыщен тонкими кулинарными ароматами, а в окна его гостиниц (а гостиниц там множество) можно увидеть длинные, накрытые к обеду столы, коим сложенные в виде вееров салфетки придают роскошный вид, вы справедливо рассудите, что это необыкновенно хороший город, чтобы поесть и выпить». На эспланаде гости смотрели в подзорные трубы на меловые английские скалы на другой стороне канала. При хорошей погоде они заезжали с пляжа в море в деревянных купальнях. Диккенс был очарован рыбацким кварталом Булони, «где через узкие, взбирающиеся на холмы улицы висели огромные коричневые сети». Кричали на крышах чайки, и порывы ветра разносили по переулкам запах рыбы.
Улица, на которой жили Робинсоны, поднималась к старому, обнесенному стеной городу на вершине холма, который Диккенс сравнил со сказочным замком, окружающие дома коренились в глубоких улицах, как бобовые стебли. Город, казалось, был наводнен детьми, заметил он в очерке «Наш французский курорт». «Английские дети с гувернантками, читающими романы и прогуливающимися в тени аллей, или с нянями, сидящими и сплетничающими; французские дети с их улыбающимися боннами в белоснежных чепцах». Альфред, Отуэй и Стенли пополнили ряды этой детворы.
В ноябре того года на побережье Северной Франции обрушился ряд штормов, знаменуя начало холодной зимы. Генри вернулся в Англию, где провел большую часть следующих месяцев, надзирая за бизнесом в Лондоне и строительством дома в Кавершеме. Погода по эту сторону Ла-Манша была еще суровее: Темза замерзла, а морозы в Беркшире замедлили работы по сооружению дома. Приехав на несколько дней в Булонь в феврале 1855 года, Генри сказал жене, что въехать в новый дом удастся не раньше июня.
Может, Изабелла и надеялась спастись в Булони от мелочных ограничений беркширского общества, но чувствовала себя в ужасной изоляции. Эдвард редко писал ей, и в дневнике она оплакивала свой «злополучный склад ума, цеплявшийся за тени и заблуждения»[72]. В письме к Джорджу Комбу она приписала свое злополучие упадку духа. Не имея веры в Бога, которая поддержала бы ее, делилась Изабелла, она не знала, где найти поддержку или смысл жизни — у нее не было «ничего радостного, выдающегося и утешительного» для замещения надежды на Небеса. В ее мольбе был намек на упрек: последовав рациональным принципам Комба, она обрела только пустоту. Такие, как он, достигшие больших вершин, могли «утешаться чувством, что не зря прожили жизнь», писала Изабелла, но она и бесчисленные другие женщин, «которые просто тихо существуют, воспитывают детей (может быть), следуя по бессмысленным стопам тех, кто прошел перед ними — какой мотив — какая надежда, достаточно сильная, может найтись, чтобы помочь им пережить испытания, раздельное проживание, старость и саму смерть?» Она не вдавалась в подробности нынешних причин своих душевных страданий, но «испытания» и «раздельное проживание», о которых писала, были скрытыми ссылками на разлуку с Эдвардом. Она добавила: «По мне, так лучше вообще никогда не жить, чем двигаться через невежество и трудности в страну полного уничтожения».
