Том «весь вечер сидел недалеко от нас, но почти не двигался, не говорил, не смотрел на меня, — написала Изабелла, — и однако же я знала, что он наблюдал за нами и чувствовал наше присутствие». Его видимое равнодушие, намекнула она, являлось прикрытием ревности. Только один раз он подошел к ней, встав сначала на колени рядом во время разговора — «как только что делал мистер Лейн». Они побеседовали о школе, которую он предложил открыть в Сиденгаме, модном лондонском пригороде, переживавшем деловой подъем после того, как в 1852 году на Сиденгам-хилле перестроили Хрустальный дворец, сооруженный ко Всемирной выставке. Изабелла посоветовала ему составить проспект с рекламой своих планов. «Пока я говорила, он выглядел веселым и счастливым», — написала Изабелла. Том ушел в десять часов, чтобы проводить священника и еще двух гостей до их домов по соседству. «Вернувшись поздним вечером, — отметила Изабелла, — он сел у двери и был бледен, изнурен и безжизнен, как раньше».
До поздней ночи компания продолжала разговоры и пение. Прослушав арию Эвридики из оперы Глюка «Орфей и Эвридика», Изабелла попросила Эдварда прочесть «Оду на День святой Сесилии» Александра Поупа, «что он и сделал напоследок, очень мило, к моему немалому удовольствию». И опера Глюка, и стихотворение Поупа связаны с греческим мифом, по которому Орфей теряет свою возлюбленную Эвридику, потому что не может удержаться и оглядывается на нее, когда они выходят из подземного царства.
После песен и чтения и «еще нескольких шуток и комплиментов» общество отправилось спать. «Я никогда не получала такого наслаждения от вечера, — записано у Изабеллы. — Полностью исчезли головная боль и чувство горечи; старое очарование этого пленительного общества возвращалось ко мне, и я ощущала, что никто не может сравниться в привлекательности с красивым, любезным, живым, обаятельным Л.».
Мэри — «его маленькая женушка», «такая милая, такая добрая, такая доверчивая» — отвела Изабеллу по лестнице с раздутыми перилами в ее спальню, и вскоре за ними последовал Эдвард. «И затем они оставили меня, но спать я не могла; постель была слишком жесткой, а я — слишком взволнованной, чтобы уснуть. Я проворочалась с боку на бок до утра, а потом уже было поздно».
Насколько личный журнал Изабеллы являлся местом, где она обещала себе быть добродетельной, настолько же он был убежищем для тех сторон ее натуры, которым не удовлетворяла супружеская жизнь. «Женщина, верно исполняющая разнообразные обязанности жены и дочери, матери и подруги», согласно популярному руководству Томаса Бродхерста «Рекомендация юным леди по поводу исправления мыслей и образа жизни» (1810), «занята гораздо более полезным делом, чем та, которая, преступно пренебрегая важнейшими обязанностями, ежедневно погружена в размышления о философии и литературе либо парит в волшебных сферах выдумки и романтизма». В дневниковых записях, подобных этой, Изабелла сбивалась с истинного пути и парила в сферах, порицавшихся руководствами по поведению.
