— Во, видал?! — будто только он один мог видеть это, оборачиваясь, восхищенно крикнул Сева.
Потом за канаты лезли другие и тоже красиво и храбро сражались, и я вдруг, холодея, подумал, что ведь так же ловко действовать, смело смотреть на противника и стремительно идти в атаку могу выучиться и я. Да, да! Где-то не то слышал однажды, не то читал, что сильными не рождаются, что ловкость и смелость по наследству не передаются, но что всего этого, если уж очень захотеть, можно добиться самому.
Ух, а как бы это было здорово — научиться и выйти во двор. Митька, конечно, ничего не подозревая, опять полезет, и вот тут-то… Хотя нет, лучше так: снова… ну за чем-нибудь там… придет Лиля, и мы с ней, как тогда, будем стоять и разговаривать. Митька увидит, прищурится и нахально подойдет. Лиля, конечно, сразу испугается. Но я небрежно успокою ее: «Не бойся, я с ним теперь по-другому поговорю!» — и смело шагну Митьке навстречу. Все, кто будет во дворе, затаят дыхание, со страхом ожидая, что будет дальше. Даже Митька оторопело остановится: «Ах, ты вон как, да?!» И, перекосив от ярости лицо, бросится, как всегда, с кулаками.
И вот тут-то и мелькнет молниеносный, заранее оттренированный боксерский удар. И он, подскочив на три метра, растянется на земле, как червяк. Все будут с восхищением — а Лиля с благодарностью и гордостью! — смотреть на меня. Митька опомнится, съежится и на четвереньках, не смея даже подняться на ноги, под улюлюканье и гогот всего двора уползет с позором восвояси!.. В общем, нужно немедленно — завтра же! — разузнать, где учат на боксеров.
— Да слышишь, Ген? — слабо донесся до меня вдруг голос Севы. — Ведь уж давно объявили, что конец и никто больше выступать не будет.
— А? Чего? — встрепенулся я и взглянул на эстраду: в самом деле, там уже никого не было.
Один за другим погасли прожекторы, и стало темно; негромко разговаривая, расходились зрители.
— Ой, так ведь нас, наверно, давно дома ждут! Пошли скорей! — почувствовав, что стало свежо в одной рубашке, испуганно сказал я Севе и крупными шагами двинулся к выходу, не слушая его и думая о своем.
Теперь у меня перед глазами вдруг встал тот храбрый Мексиканец, про которого нам читал в лагере вожатый, а потом я у Севы по телевизору кинофильм видел. Да-а, вот если бы тоже выйти против такого же страшилы-чемпиона (те, что бились на эстраде, были обыкновенные люди и даже и не злились друг на друга!) и, превозмогая боль, не обращая внимания на текущую из губы и носа кровь, биться и биться за счастье других, за революцию! И опять все будут с восхищением глядеть, и Лиля! Эх, как жаль, что поздновато родился!
