Слуга, дежуривший у постели больного во время спевки, сказал, что, пока люди пели, король вел себя беспокойно.
– Но теперь он дышит легче, – заметил сэр Эноли. – Вполне возможно, спевка ему помогла. Сейчас еще рано говорить об этом.
Айори пододвинул стул к постели дяди. Я осталась в дверях, понимая, что мне здесь не место. Я ведь никто королю Оскаро, всего лишь подданная. Рука короля лежала согнутой на одеяле. Кожа вокруг ногтей была грубо обгрызена. Я не имела никакого права это замечать, поэтому присела в поклоне и ушла.
У себя в комнате я так и не смогла заснуть. Перед закрытыми глазами всплывали лица – Иви, Айори, король и мое собственное лицо, но только красивое, как в зеркальце Скулни. Я бодрствовала полночи, а утро встретила разбитая, в тоске по дому.
Пришлось пропеть еще одну детскую песенку:
Я одинока, как вырванный зуб,
Одинока, как нежеланная правда,
Как рыбка, отставшая от косяка,
Гений в толпе дураков.
Потом я написала письмо родителям, рассказала, какое несчастье приключилось с королем. Среди прочего я сообщила:
Вы не поверите еще одной новости. Королева сделала меня своей фрейлиной. Не могу объяснить…
Иначе угожу в тюрьму.
…но это правда. Мне полагается жалованье и земля, в общем, скоро я стану леди.
Я описала им подробности, стараясь придерживаться веселого тона и надеясь, что они не заподозрят ничего дурного. А в конце попросила их поцеловать Имилли, виновницу моей удачи.
Хотя мне хотелось рассказать им об Айори, рассказывать, по сути, было нечего. Ну красивый, даже очаровательный, добросердечный. А еще любит своего пса и не доверяет мне.
Одеваясь к выходу, я перебирала оставшиеся наряды дамы Этель, все как один безвкусно украшенные, все как один отвратительные. То платье, что я выбрала, было кирпичного цвета с фиолетовыми, зелеными и голубыми вставками.
И почему только дама Этель не предпочитает какой-то один цвет?
Выйдя из комнаты, я отправилась к герцогине, чтобы помочь ей собраться в дорогу. Она встретила меня на удивление сердечно и пообещала доставить письмо. Она даже разрешила пользоваться платьями дамы Этель столько, сколько понадобится. И если подумать хорошенько, то это, возможно, было вовсе не проявление сердечности, а, наоборот, наказание!
С большим трудом закрыв набитые до предела сундуки герцогини, я пожелала ей счастливого пути. Она была последней ниточкой, связывающей меня с домом, а скоро я и этого лишусь. Пусть она отличалась несговорчивостью и скверным нравом, но не желала никому зла, и мне будет ее не хватать.
