– Я хочу отпуск взять. За свой счет, или, может, мне там и обычный полагается?
– Ты чего, из-за вчерашнего, что ли? Ой, обидели мышку, написали в норку. Марин, очень надо было, эти военные, ты сама знаешь, им или сейчас, или никогда. А у меня вчера ты была в доступности. А там такое дело… Прям трибунал. Сама понимаешь.
– Да я не поэтому.
Сергей Петрович воодушевился:
– Скажи мне, что там в Сибири?
– Как обычно.
– Шубу не подарили?
– Да нет. – Марина ухмыльнулась.
– Евпати коловрати! Ты молодец! Хорошо съездила. – Сергей Петрович не смотрел в глаза, смотрел в лист бумаги, на котором весь разговор что-то рисовал. Он знал, что разговор будет трудным, и так лично ему было проще.
– В смысле?
– Ты на что надеялась? – Начальник перешел на особый вид крика – зловещий шепот. – На конец света? Что все ослепнут? – И добавил как заговорщик: – Между прочим, он человек не только известный, но и…
– А я-то думаю! Вы вот про что! Поднялись шлюзы! – Марина резко встала. – Да мне плевать слюнями.
– Сядь! Это не мое в принципе дело. – Начальник вздохнул. – Главное – чтобы ты была счастлива, Авдеева. Фабрики – рабочим, земля – крестьянам, а лучшие девушки – лучшим мужчинам.
– Сергей Петрович, я сейчас заплачу.
– Ох, Авдеева, не надо. – Он переходил на фамилию в особо сложные производственные минуты. – Грустно мне будет без тебя, пока ты в отпуске… Давай так. Ты съезди в сторону Золотого кольца, сделай дело. А потом в отпуск. Вот тебе телефон, договаривайся. Там как-то все с креном, мутно, но меня очень просили помочь. Генка просил. Знаешь Генку? Не важно. Приехала, послушала, записала. Уехала. Все. Не вникай. Поняла? Не вникай.
Что-что, а вникать Марине не хотелось ни во что. Она вошла в свой кабинет, села за стол. Посмотрела на букет в трехлитровой банке – вязанка поздних астр. Подумала. Взяла записку. Прочла. Обернулась к коллеге:
– Оль, может, пойдем пообедаем?
– Давай попозже.
Марина еще раз прочла записку.
– Ты, Марин, сегодня на Неделю моды идешь? Сто лет не ходила. Вон там тебе конверт с приглашением принесли. И мне принесли. Пойдем! – предложила Оля.
Идти не хотелось, Марина вяло протянула:
– Я не знаю.
И тут открылась дверь в кабинет, и появился старец с седой бородой, с прорехами в зубах и в ратиновом пальто. Прямо с порога запел басом на оперный манер:
– Мариночка, любимая принцесса…
На самом деле он был великим рабом кино, человеком немного странным, но в основном от возраста и необъятной величины жизненных впечатлений. Его профессию толком никто не знал, сам он представлялся киноведом, а на деле всю жизнь проработал в одном месте, на одной киностудии, на всех мыслимых и немыслимых должностях. Но записи в трудовую книжку не имели значения. Лет семьдесят из своих неполных восьмидесяти он больше всего на свете любил кино и лично видел, как снимали картину «Детство Горького». Именно картину, никакой не фильм. Картину! 1938 год! Как вчера было.
