Неожиданно не только для меня, но и для Игорька с Кавээном, Абрамыч повернулся ко мне, проникновенно посмотрел в глаза и сказал:
– Оленька… Мы не так давно работаем с тобой вместе, но у меня такое чувство, что знаю тебя уже много лет, ну, никак не меньше десятка. Я хорошо понимаю, что запрещать тебе думать над причинами происшедшей здесь катастрофы я не могу, – ты меня все равно не послушаешь.
Я смущенно пожала плечами, потому что он был абсолютно прав.
– Я не могу приказывать тебе, Оля, – продолжал Григорий Абрамович, – но прошу тебя все же учесть разницу в нашем с тобой возрасте и опыте и прислушаться к моему совету…
Я уже собиралась вздохнуть, приготовившись услышать от Абрамыча просьбу не соваться больше в эту проблему… Ну, например, ради моего же блага…
Но тут-то Абрамыч меня и удивил…
– Я советую тебе, Оленька, – сказал он, – самой посмотреть на этого психа, о котором рассказал сейчас Александр Васильевич… Мало того, сделать это не откладывая, прямо сейчас… Думаю, и ты, и мы все будем сожалеть, если ты этого не сделаешь…
Признаюсь, наш майор меня не только удивил, но и озадачил… Его совет был не только странным, он был совершенно для меня непонятным, поскольку сама я никакого желания разговаривать с тем ненормальным не имела… У него же очевидный бред.
Я еще раз пожала плечами, на этот раз – недоуменно, и встала, готовая сейчас же отправиться на розыски этого самого Алексея Гмызы в гостиницу «Волна». Кавээн вызвался проводить меня и помочь найти своего «героя». Мне кажется, на самом деле ему жутко интересно было послушать наш разговор…
От палаток до гостиницы было рукой подать, и буквально через несколько минут мы были уже на месте. Кавээн усадил меня на лавочку на набережной и вскоре привел человека, которого я издалека и впрямь приняла за подростка.
Он был… тщедушен. Вот, наверное, наиболее точное слово для характеристики его фигуры. Узкие подростковые опущенные плечи, плоская, совершенно не развитая грудная клетка, длинные, до колен худые руки и тонкие ноги, которые, казалось, начинали дрожать, когда он останавливался. Возраст выдавало его лицо – морщинистое, с неизменным озабоченно-испуганным выражением, очень неспокойными глазами и тонкими губами, которые постоянно подрагивали, складываясь на мгновение в кривую скептическую усмешку. Картину довершали непропорционально большие уши, которые розово просвечивали, когда позади него оказывался свет вечернего фонаря…
