– И что ты предлагаешь нам делать? – страшно угрюмо, с какой-то беспардонной мальчишеской агрессивностью, спросил ты.
– Ничего не делать, мон амур, давай посидим немного, потом прогуляемся по пляжу, хочешь – обнявшись, вмажем по твоим любимым десертам в «Тропикане», а потом мы пойдем к тебе и немного поспим, хочешь – побудем не у меня, а у тебя? Смотри, какой роскошный план.
Это была наша первая душераздирающая сцена, ты обхватывал голову руками, прижимался ко мне, переживал за две секунды поразительные трансформации из юноши в ребенка, из ребенка в мужчину, из мужчины в юношу.
– А если войдет мамик? – вдруг улыбнулся ты.
– Значит, войдет.
И никакого внутреннего диалога или сомнения.
Мы шли вдоль моря, взявшись за руки, равнодушно отметая любопытство отдыхающих – да, наплевать, думали мы, – все равно завтра уезжать. Мы гуляли молча, ели молча, занимались любовью в твоем мальчишеском номере с разбросанными очками, швейцарскими ножами, CD-дисками, журналами и новомодными серебряными браслетами – так же молча, перед нами в полный рост выросли вопросы, которые каждый из нас до сих пор раскатывал в голове как тесто – до полной истонченности и прозрачности – и ничего не высказывал вслух. Мы просто брали в этот день свое, последнее, выжимая до капли, досуха, мужественно и цинично, очевидно, оставляя основное на потом. На тогда, когда самолет доставит нас во время и пространство нашего проживания, каждого в свою жизнь, и только там будет открыт гамбургский счет и будет запущен новый часовой механизм, со своим непредсказуемым ходом.
Диагноз, жесткий и неумолимый, стал очевиден уже через два дня после возвращения в Москву. Меня кидает то в жар, то в холод – то мне вдруг кажется, что вся эта история осталась далеко позади – в солнечной Испании, что это был типичный каникулярный роман, и я свободна и могу дышать и жить по-прежнему. В эти моменты на меня находила веселость и я была счастлива буквально от всего – от радостного весеннего света, щебета птичек, моей недавно перестроенной и отремонтированной квартиры, где все теперь стало по-моему: белая мебель в спальне, чудесная белая кухня с плетеными французскими стульями и красивым натюрмортом на стене, просторная синяя ванная с постоянно меняемым моей домработницей букетом цветов в роскошной напольной старинной мейссеновской вазе.
Но эта радость, выдающая, что все мои чувства пришли в сильное хаотичное движение, очень быстро сменялась провалом в никуда, в черноту, пустоту и тревогу, и тогда мысли о тебе наполняли меня до краев. Звонить мне тебе некуда. Остается только ждать твоих звонков – на мобильный, в офис, домой. Я дала тебе все мои телефоны, ты записал их на каком-то клочке, и в первые сутки, когда ты не позвонил, я была уверена, что мой телефон ты просто потерял.
