Официантка принесла нам фужеры с шампанским, я расплатился, не дожидаясь закусок, и попросил принести кофе. Я курил и смотрел, как пузырьки бегут и бегут со дна моего фужера, мерно и неудержимо, как время. В кафе было тепло; один из светильников висел над нашими головами; стоило поднять глаза, и я видел Валину склоненную голову и пробор, разделявший желтые волосы. Плечи ее были по-детски угловатыми и запястья — узкими. Я смотрел на нее, и мне казалось, что я знаю ее так, будто мы давно женаты. Она подняла голову и улыбнулась.
И я невольно улыбнулся в ответ.
Она спросила:
— Игорь, ты не будешь шокирован, если я закурю?
— Да, — сказал я. — То есть, нет. Пожалуйста.
Я протянул ей зажженную спичку и спросил:
— А твоему мужу нравится, что ты куришь?
— Не знаю, — беспечно заявила она. — Я ведь недавно начала. И мужа полгода не видела в глаза. Понятия не имею, что ему нравится.
— Как это? — сказал и.
— Он остался в Одессе. — Она потянулась и, сложив губы трубочкой, выпустила дым. — Он моряк.
— А, — сказал я. — «Он капитан, и родина его — Марсель. Он обожает шум, пиры и драки…».
— Он матрос торгового флота, — сказала Валя. — Сама не знаю, что он обожает.
— Тебя, наверное, обожает.
— О да. — Она невесело усмехнулась. — Меня — да.
Внезапно у меня одеревенело лицо, я это почувствовал. Будто она и впрямь была моей женой и речь шла не об ее муже, а о чужом человеке.
— Откуда тебе знать? Ты же его полгода не видела, — сказал я.
— Он сам мне сегодня говорил, — ответила она очень спокойно. Она помолчала. Потом сказала: — Не пойму, почему ты этим так интересуешься?
— Извини, — сказал я. — Извини.
— Я тебя прощаю, — сказала она с иронической гримаской. — Я тебя даже танцевать приглашу. Не возражаешь?
— Как великодушно с твоей стороны. Нисколько не возражаю.
Нам пришлось подождать, пока оркестр заиграет помедленнее, а когда оркестранты, собравшись вокруг рояля, начали что-то тихонько брякать, мы пошли к эстраде. Поначалу я слушал музыку, потом перестал. Я перестал слышать что-либо вообще, потому что, обнявшись, мы медленно раскачивались в золотисто-синем полумраке, и наши ноги выписывали сонные узоры по полу, будто сами собой. Не знаю, сколько это длилось. Это было как сон, а потом ты просыпаешься и не можешь сказать толком, сколько он продолжался.
Мы вернулись к столику, и я спросил, куда ее провожать.
Она ответила:
— В общежитие. Это против треста, только дорогу перейти.
— Согласись я на общежитие — вместе бы туда вернулись, — сказал я.
