Проходя мимо Геннадия Николаевича, я небрежно сказал: «Здравствуйте». Сначала он кивнул, не глядя на меня, потом обернулся и вежливо проговорил:
— Здравствуй, Верезин.
— Начинаем, — сказал Мякишин, когда мы устроились вокруг стола. Почему-то нахмурившись, он объявил собрание открытым. — Геннадий Николаевич! — обратился он к дочитавшему наконец «Пионерские ступеньки» классному. — Может, сначала вы скажете? (На наших собраниях первыми всегда выступают педагоги. Это называется «задать верный тон».)
— Зачем? — удивился Геннадий Николаевич. — Пускай они говорят. Мне говорить не о чем.
Мы переглянулись. Этот человек решительно не понимал нашего класса. Уж не надеялся ли он, что мы будем у него просить прощения?
— Тогда первым я скажу, — объявил Мякишин. — Больше всего мне жалко Сперанского, — сердито начал он. И стал расписывать, как нехорошо мы поступили, подведя своего комсорга. Фактически мы навредили не только себе, ко и всей комсомольской организации. Предполагалось выдвинуть Мишку в комитет, а теперь он получит выговор. — После вчерашнего, — заключил Володька, — всем в организации стало ясно: с вами в разведку не пойдешь (когда Мякишин хотел похвалить человека, он говорил: «Я бы с тобой пошел в разведку». Это было у него высшей похвалой).
— Выходит, мы нарочно Мишку подвели? — спросил Серёга.
Мы зашумели.
Мякишин кивнул. Он очень любил, когда ему возражали.
— Ах вот как! — ласково сказал он. — Тогда извини, Иванов. Значит, ты просто в бессознательном состоянии заявил, что тебя нет в классе?
Серёга растерялся. Ира Грушева прыснула. Впрочем, она тут же смущенно покосилась на Аню и приняла чинную позу.
— Может быть, ты вышел из класса под гипнозом? — продолжал Мякишин. — Тебе, комсомольцу, даже и в голову не могло прийти, что ты срываешь урок?
— Чего ты остришь, Мякишин? — мрачно сказал Мишка. — Ну виноваты. Сами знаем. — И с вызовом добавил: — А больше всех я виноват.
— Вот и ответишь первым, — сказал Геннадий Николаевич.
— Ну и отвечу! — покраснев, буркнул Мишка.
Мне показалось, что даже Мякишин недружелюбно взглянул на нашего классного руководителя.
Ребята притихли.
Вдруг стало слышно, как кто-то подошел к дверям пионерской комнаты.
— Кому слово? — со вздохом спросил Володя, — Верезин, ты?
Я поднялся.
В эту минуту дверь открылась, и в комнату заглянула чья-то белобрысая голова. Затем дверь с шумом захлопнулась.
— Знаешь, Володя, — начал я. — Мы переживаем переходный возраст, и с нами нужно обращаться бережно. А нас берут и ни с того ни с сего обвиняют чуть ли не в том, что мы украли железо. Конечно, после этого мы сорвем урок. Но кто же виноват: мы или те, кто нас обидел? Ведь с железом-то мы оказались правы!
