Свидетельство | страница 50
— И не нужно врать, — добавил Миклош. — Отныне я могу ходить по улице с поднятой головой. Могу наконец открыто сказать, кто я и что!
— Это ты брось! Ты уже пятнадцатого октября высказался. Твое счастье, что приятели у тебя — порядочные люди.
— А кто их такими воспитал?
Все засмеялись.
— Что ж, друзья, — сказал Ласло. — Наша борьба подошла к концу. И мы верили, всегда верили, что однажды нам доведется произнести эти слова. Верно, ребята?!
— А я, признаться, — заметил Пакаи, — как-то и до сих пор не уверен, что мы их произнесем.
— Что ты говоришь! Еще вчера фронт был где-то под Кечкеметом, а сегодня… Вы же слышите? Русские уже здесь, у городской черты. Да вы представляете, что это за прорыв?! Где уж тут немцам оказать им сопротивление!
Миклош Сигети был полностью согласен с Саларди. И только Лаци Денеш прошептал:
— Пока не забит последний гвоздь в гробовую доску фашизма…
— Самое грустное — оказаться последней жертвой, — заметил, нарушив общее молчание, Пакаи. — Пуще всего мне будет жаль последнего убитого.
Они умолкли, слушая гул орудий.
— А мне жалко тех, — сказал Денеш, — кто не знал, за что умирает. Жаль миллионов людей, уничтоженных на этой войне. А кто знал, за что… и погиб в борьбе — первым или последним, неважно — тот все равно герой!..
— Хватит вам о смерти-то! — перебил их Ласло. — Слышите? Сегодня мы можем наконец не думать о смерти! Лаци, Бела, слушайте! Это голос жизни!
А Миклош — поэт, любивший красивые, вдохновенные слова, воскликнул:
— Старая, измызганная, с загнутыми уголками тетрадь истории исписана до конца. Товарищи мои! Мы начнем новую тетрадь!.. Помните, как хорошо пахнет новая тетрадь… И как красиво пишет человек на первой странице… «Во имя господа бога», как писали когда-то… Но мы будем писать красиво и чисто до самого конца… «Во имя Человека…»
2
Для города наступили беспокойные дни. Убавилось число автобусов. Кто мог заметить это? Вместо них по улицам сновали военные или конфискованные для нужд армии автомашины. Наиболее крепкие моторные вагоны трамвая перебросили на железную дорогу и угнали в Германию. Хлеб сделался хуже на вкус, по карточкам продукты не выдавались иногда неделями. Люди часами простаивали в очередях не за тем, так за другим. В кабачках не стало вина, в табачных лавках — табаку. На витринах магазинов выстроились пустые бутылки, коробки с ячменным кофе и стиральным порошком. Но даже и это не бросалось в глаза. Ведь и прежде за последние два года случалось, что по неделям нельзя было ничего получить в магазинах.