Она: непривычна. Спросил, как зовут. Регги. Регги. Необычность имени. При любых других обстоятельствах, в отсутствии ассоциации с ней, это имя мне показалось бы неприемлимым, как, в подтверждение, и было в начале. Впоследствии я уже не мог оторвать Регги от её имени - оно стало безгрешно обладать совсем другим смыслом, таинственной притягательностью её очарования, оно на многие годы останется со мной, в отличие от его обладательницы. Всю оставшуюся мне от кого-то жизнь я буду сладостно и двойственно вздрагивать, если доведётся мне имя это услышать вновь, растворяться во множестве патетичных копий его. Выпуклость, недостоверность её имени рассматривались мной особенно, оно вынуждало небрежным (безбрежным) лопающимся пузырьком произносить (возносить) первый звук его Р-регги. Временное растояние между первыми звуками её имени, двумя "р", было таким непродолжительным и необожествлённым, что они после их рождения на моих губах превращались в один, особенный и боязненный. Она притягивала меня сразу, с первых подаренных мне слов.
Так сколько же тебе лет, детка? Четырнадцать. Голос - особенный лежащий в другом измерении. Ничтожную долю секунды он продолжал биться внутри моего тела, растягивая её до своей удивительности, он поглощал полностью, он был выгнутым, не растворимым в пространстве других голосов, от которых, ровным счётом, ничего не оставалось после мягкой непривычности её. Он обтекал своей влажностью всё, на что распространялся, включая меня. Слова отталкивались то от меня, то от неё. Голос её вызывал во мне сверлящий вихрь пламенной боли, который со временем исчезал в глубину успокающего её восприятия. Он прятал в себе другой, но прятал так неумело, что при каждом её слове тот, спрятанный, завершал сомнением уверенность прятавшего. Голос Регги не был направлен в меня, в отличие от наполняемых им слов. Убегающий в пёстрых переливах интонации, необъяснимо действующий на меня, он заставил меня запомнить его навсегда. Теперь, когда слышу фразы, свойственные ей, врытые в заботливую память, я вспоминаю её с горькой ухмылкой удивления, и вновь звучат внутри меня её беззаботно любившие слова, особую сладость которых она дарила только мне. Очень естественная. В дополнение к явности её природной робости, которую ей приходилось прятать, между нами существовала сконфуженная открытость исключительно деловых отношений: деньги - тело. Подозреваю, что она думала обо мне в те несколько единиц времени, в которые я спрашивал её имя и ещё что-то. От её приглашения наверх в комнату я отказался, предложив поехать со мной. Согласилась.
