— Взгляни на этого хмыря, — сказал Хей. — Человек компании до самых хромосом. Понимаешь, они их клонируют. Выращивают в чанах. В их телах нет ни одной трахнутой свободно думающей клетки.
Я взглянул на Хея, но невозможно было сказать, шутит он или нет.
— Приятно сознавать, что о тебе так заботятся, — беспечно сказал я.
Он фыркнул. Он изменился с тех пор, как я видел его в последний раз, то есть как раз перед тем, как он начал работать на новых хозяев. Он стал… ну, я не знаю, бесцветным, что ли. Скучным. Наверное, это просто не бросающиеся в глаза вельветовые брюки цвета древесного угля, черная водолазка и незаметный темно-синий плащ, что рекомендовал ему носить человек из службы безопасности, чтобы стать менее заметным, однако, вдобавок казалось, что жизнерадостность тоже покинула его. Лицо его истончилось, стало каким-то страдальческим, он стал лысеть на манер приятного сумасшедшего профессора, и он носил очки, как у Джона Леннона, скорее для форсу, чем для исправления усиливающегося астигматизма.
— Ты выглядишь усталым.
Он пожал плечами.
— Чем больше дел, тем меньше времени. — Он задумчиво посмотрел на Майкла. — И столько людей мешают.
— Наверное, и я выгляжу не лучше.
Он изнуренно улыбнулся мне.
— Взгляни-ка на нас, Мартышка. Два старика сидят и удивляются, почему мир так гнусен и страшен. Мой прадед говорил то же самое приятелям, выходя из клуба для работяг.
— Не знаю, чему ты удивляешься, но я привык к тому, что мир гнусен и страшен.
Как будто в этом была разница.
— Слишком много молодых, — сказал он, кивая самому себе. — И все хотят действовать. И с каждым годом их все больше.
— Мы не старики, — сказал я.
— Извини, Мартышка, но мы старики.
— Если начнешь рыдать, я уйду.
Он ухмыльнулся.
— Добрый старый Мартышка, всегда способный постоять за своих приятелей.
— Да, это я.
Он взглянул на мою сигару.
— Ты думал когда-нибудь, что значит быть мертвым?
— Похоже на учительство в общеобразовательной школе Внешнего Лондона. Но, наверное, меньше вероятность быть избитому.
— Знаешь, Мартышка, люди, наверное, устают от твоего умного рта.
— Знаю.
— Хотя, в самом деле. Думаешь, существуют Небеса? Послежизнь?
— Тир-на-нОгг? — спросил я, и был рад, наконец, увидеть, что он смеется. — О боже мой, надеюсь, что нет.
— Когда я умру, — сказал он так, словно решил это только что, — я отдам все свои деньги на благотворительность.
Я почти спросил, что он имеет в виду, но он вдруг пустился в описание того, как растения обладают рудиментарной нервной системой, как разнообразные программируемые биотехкомпоненты могут теперь собраться в нечто представляющее собой молекулярный компьютер, и как скоро станет возможным имплантировать их в людей. Потом подошел Майкл, и поездка Хея в Лондон закончилась, и это был последний раз, кода я вообще видел его, толкающего стеклянные двери Барбикена и выходящего на морось раннего октябрьского вечера.
