— Это имеет отношение. Дейли пошел к цыпочке и дал ей свой высоковольтный снежок. Уговорил солгать и держаться подальше от Грина.
Я пытался хоть что-то понять, но не мог. В голову глухо бУхало.
— Зачем?
— Все очень просто. Она бы отобрала талант парнишки и швырнула в кучу хлама. Он рассказывал бы все ей, а не ящику. А ей не хотелось украсть у мира великого гения, не так ли?
Парнелли высосал из бутылки оставшиеся капли и бросил ее в угол.
— В этом все дело, Дик — у нашего босса совершенно уникальный свой собственный маленький подход к джазу. Он верит в то, что человека надо подкосить перед тем, как ему играть. Чем хуже тебе и чем дольше ты остаешься подкошенным, тем лучше музыка. Верно, Макс?
Макс спрятал лицо в ладонях и не ответил.
— Погляди вокруг. Ты: десять лет назад — десять, не так ли, Дик? — ты напился ночью, сел в машину и сбил маленькую девочку. Убил ее. Ролло, вон там — он сдвинутый, и ему это нравится. Хью, каков твой крест?
Хью молчал.
— О, да: рак. Хью у нас скоро, буквально на днях умрет. Буд Паркер и Сиг, бедные детки: на игле. Мейнстрим. И я — человек бутылки. Макс подобрал меня в Бельвью. Надо ли продолжать?
— Продолжай, — сказал я, ибо хотел, чтобы все стало предельно ясно.
— Но по некоторым причинам Максу не удавалось найти по-настоящему сломленного пианиста. Они претендовали на жалость, но черт побери, оказывалось, что у них всего лишь желудочные боли. Потом он нашел Дэвида Грина. Или ты его нашел, Дик. И тогда мы, наконец-то, оказались в сборе. Восемь жалких ублюдков. Понимаешь?
Парнелли потрепал голову Макса и икнул.
— Но ты никак не врубался, потому что ничего не понимал. Старый, умный Дейли. Сам ты давно бы смог избавиться от своего кошмара, однако он — он умеет поворачивать нож в ране. И он его иногда поворачивает — вроде как заводит нас, чтобы мы плакались об этом публике.
Хью Уилсон сказал:
— Чепуха. Полная чепуха. Я могу играть так же хорошо, как и…
Макс опустил ладони на поручни и выглядел более властным и сильным, чем когда-либо прежде.
— Нет, — сказал он. Он раскраснелся и дрожал. — Оглянись-ка назад, Дьякон. Кто были великие пианисты? Я имею в виду именно великих. Я тебе скажу. Джелли Ролл — о котором говорят, что он пропадал в борделях. Лингл — отшельник. Тейтулл — слепец. Кто играл на горне так, что пронзало сквозь кожу до самых костей и не отпускало? Я скажу тебе тоже. Упившийся ромом забулдыга по имени Бидербек и одинокий старик по имени Джонсон. Бадди Болден — он сошел с ума посреди парада. Оглянись, говорю я тебе, поищи-ка великих. Покажи-ка их мне. И я покажу тебе самых одиноких, самых жалких, побитых, покатившихся в ад ублюдков из всех живущих. Но их-то и помнят, Дьякон Джонс. Их-то и помнят.
