Так на чем мы остановились? Ах да! Отец тренировал Фишмана, как тому следует относиться к детям.
— Вы не заметили, что тот парень прицеливается?
— Это сеанс психотерапии или допрос?
— Иногда трудно отличить одно от другого. Несмотря на ваше нежелание касаться этой темы, мне важно, чтобы мы поговорили о детях. Вы впали в депрессию после случая с тем мальчиком. Не исключаю, что именно он и привел вас сюда.
— Я сам не понимаю, зачем я здесь.
— Это нормально. Мы начнем с того, что вы не должны обвинять себя в его смерти. Вы сделали то, что должны были сделать.
Мне было не важно, поймет ли он. С другой стороны, здесь мне было хорошо. Несмотря на то, что это место не было таким спокойным и умиротворенным, каким казалось вначале.
— Господин Адриан?..
— Я не чувствую себя виновным в смерти того мальчика. Мне жаль его, но я не ощущаю за собой никакой вины.
— Однако очевидно, что в течение всего прошлого года вы были в разладе с самим собой?
— Мне бы не хотелось говорить об этом. Просто это событие напомнило мне другое… из моего прошлого… — Я умолк, так как что-то настойчиво царапало мне мозг.
Отец объявил перерыв, и они отправились вдвоем на прогулку по саду. Я смотрел из окна, как они прохаживаются вокруг каменных скамеек, и в моей голове возникали смутные ассоциации с перипатетиками [42]. Честно говоря, не знаю, почему меня тогда так раздражала дружба отца и патрона. Сейчас я понимаю, что мне просто не хватало веры.
— Вы слышали что-нибудь о фотографии, — словно издалека донесся до меня вопрос П., хотя мы шли рука об руку, — на которой стервятники начинают пировать на останках мертвого негра?
Я не ответил.
— Кажется, фотограф весь день тащился за умирающим от голода и жажды бедолагой, дожидаясь, пока тот умрет и к его телу слетятся хищники.
А парень молодец! — подумал я.
— Что вы думаете? Вы ее не видели?
— Нет, не видел. Но идея прекрасная.
П. на мгновение задумался.
— Довольно необычная оценка. Вы говорите «прекрасная»? В чем же в таком случае состоит ваша миссия (мне известно, что вы не полностью отождествляете себя с ней)?
Отец довольно последовательно пытался приблизиться к подлинным причинам, ради которых Фишман занимался тем, чем он занимался, хотя уже слышал, что Адриан ни в грош не ставит морально-нравственный аспект своей работы. По его мнению, в основе всех рассуждений о том, что миру следует показывать трагедии, лежало не осознание своего долга, а мистификация. Вероятно, поэтому в ответ Фишман поведал отцу такую историю: