Дневник дьявола | страница 33

Однажды, дождливой ночью, через несколько дней после того, как всем, кто мог или делал вид, что может помочь, раздали пачки американских долларов, на улице, в кромешной тьме, к нему подошли двое вьетнамцев. Говоря наперебой, они потянули растерянного Адриана за рукава и привели к ряду низеньких домиков. Указав на одно строение, из которого доносились крики, хорошо знакомые тому, кто хотя бы раз делал ставку перед петушиными боями, они поспешно исчезли. Фишман не помнил, сколько ему пришлось выложить за вход, а также почему толстый вьетнамец, перекрикивая собравшихся вокруг стола игроков, освободил ему место за спиной мужчины в красной повязке на голове и позволил вытащить фотоаппарат. Казино, в котором играют в русскую рулетку. Мужчины в галстуках, с пачками банкнот в трясущихся руках, орут как коты во время случки. За столом двое в красных повязках. Между ними заряженный револьвер. Как я понял, в барабане только один патрон. Сидящий ко мне спиной прикладывает дуло к виску. Тот, кто оказался напротив, смотрит на него, но, похоже, ничего не замечает. Он ждет. Он хочет увидеть . Прекрасный снимок. Тот, за спиной которого стоял Фишман, стреляет себе в висок. Он проигрывает, потому что раздается выстрел и его голова безвольно дергается в левую сторону кадра, открывая остекленевшие глаза второго, смотрящего теперь прямо в объектив. «Оно» появилось где-то между нами, и тот человек его увидел. На пленке запечатлен только внешний антураж, не более того. Все как обычно. Черт, почему они так вопят? Не может быть, чтобы они тоже это заметили! К ярости немецких издателей, фотографию опубликовала китайская газета, снабдив комментарием о моральном разложении, в котором виноваты американские свиньи-империалисты. Фишман был в отчаянии, ведь, насколько я могу судить, он рассчитывал на совершенно другую реакцию. В конце жизни он рассказал мне, что в молодости ошибался, думая, будто иной разрез глаз позволяет видеть больше или, по крайней мере, иначе. Он корчил из себя разочарованного циника, который не получил от жизни ничего, кроме славы и огромного состояния. Мне нравилось, когда он играл эту роль, вообще я любил его за присущую ему наивность.

Вернемся к летаргическому сну. Когда родился дедушка Август, его брат продолжал находиться в спячке. Заинтересовавшиеся этим случаем врачи из Гейдельберга, в том числе и мой второй прадедушка, постепенно теряли терпение, дожидаясь, когда маленькое чудо перестанет дышать и можно будет вскрыть его крохотный череп и подтвердить диагноз об отеке мозга или опередившую свое время теорию о гематомах. Когда-нибудь я более подробно остановлюсь на том, каким образом его кормили, пока же поведаю вам, почему он оказался в таком положении. Когда брат моего дедушки, держась за мебель, учился делать первые шаги, неловкая, кажется тринадцатилетняя, служанка, бегая между кухней и гостиной в лихорадочном ожидании гостей с тяжелым медным светильником в руках, задела им голову мальчика. Брат дедушки упал замертво рядом с большим дубовым столом, а все семейство медленно и осторожно приближалось к нему, словно подкрадываясь к его душе. Маленькая кузина моего дедушки, которая, играя гаммы, упражнялась в игре на фортепиано, на мгновение затихла, но, не видя причины странного поведения взрослых, сочла их приближение к столу глупой — а какой же еще? — игрой и принялась аккомпанировать им. Первой вскрикнула служанка, светильник выпал из ее рук. Прабабушка бросилась на колени, пытаясь разбудить ребенка. Безуспешно. На секунду она забыла, что беременна, но тотчас же, ощутив тянущую боль в области живота, лишилась чувств и упала рядом с ребенком, который спал безмятежно и неподвижно, не обращая ни малейшего внимания на всеобщую суматоху. Он проспал так два месяца и не увидел ни рождения брата, ни чего-либо еще, кроме снов, которые мой отец, размышляя об этом случае пятьдесят лет спустя, назвал «поистине архетипическими»