Доктор Холмс пребывал в состоянии малоприятной неопределенности. Во всем деле всплыли лишь два текста — единственное, о чем, как он знал, он может вынести квалифицированное суждение. Один текст — вырезка из «Наставника Восточного Эссекса», другой — «Средний Ваштар», рассказ Саки, а выводы, что из каждого следуют, совершенно противоположны. Как тут решить, какой текст подлинный? И уж вовсе некстати ему вдруг вспомнился любимый отрывок из А. Э. Хаусмена[43], из его предисловия к изданию «Астрономики» Манилия:
«Несведущий редактор, постоянно сталкивающийся с необходимостью из двух рукописей выбрать одну, не может не ощущать себя всеми фибрами души в положении осла между двумя охапками сена. Так как же ему поступить? Вы сказали бы: пусть оставит критику — критикам, а себе изберет иную стезю, к которой менее непригоден. Однако наш редактор предпочитает более лестное для себя решение: ему ошибочно кажется, что стоит убрать одну из охапок — и он перестанет быть ослом».
Не в бровь, а в глаз. Посреди всеобщего молчания доктор Холмс залился краской и на время вообще перестал о чем-либо думать.
Двое присяжных, однако, неожиданно быстро пришли ко вполне определенному заключению. Речь идет о двух женщинах, представительницах прекрасного пола, как аттестовал их мистер Прауди; тех самых, которых, по мнению доктора Холмса, ему придется любезно по-мужски наставлять.
Поразмыслив над делом, Виктория Аткинс сразу же пришла к однозначному решению. Поразмыслим и мы — что именно мешает обычному нормальному человеку назвать другого убийцей? Чаще всего удивление и нежелание верить, что убийство действительно произошло. Любому мирному и непредубежденному человеку убийство кажется чем-то противоестественным и невероятным. Стоит ему представить, как подсыпают яд или всаживают в тело нож, и его сразу охватывает отвращение. Он-то знает, что не способен на такое, и поэтому не верит, что обычный человек, сидящий на скамье подсудимых, действительно совершил убийство. Каждый третий присяжный, не задумываясь, скажет в этом случае «не виновен», поскольку убийство само по себе видится ему чем-то невероятным и диким. Такого не происходит; такого не бывает; такому нет места в том мире, где он читает газеты и по будним дням каждое утро едет электричкой на работу. Все что угодно, но только не убийство.
Вот если вы сами совершили убийство… В таком случае вы понимаете, что подобные рассуждения не стоят выеденного яйца. Убить легко, и самые почтенные граждане убивают точно так же, как все прочие. Эта дамочка, ван Бир, ясное дело, подсыпала мальчику плющевого яду, чтоб заполучить деньги ребенка, и понадеялась, что старый дурак ничего не заметит. Что ж, подумала Виктория, неглупый расчет; куда проще, чем душить тетушку Этель. Да и нервов особых не требуется. Но, с другой стороны, про тетю Этель так и не дознались, тогда как эту женщину прихватила полиция. Виктория вопросила свою совесть (если в данном случае это слово уместно), за какое решение голосовать. Ответ не заставил себя ждать. В юности ее учили в приюте всегда говорить правду; она и держалась этой давней привычки, то есть, по крайней мере, всегда говорила правду, если от лжи не было очевидной личной выгоды. Итак, она скажет: «Виновна». В любом случае дело казалось настолько ясным, что ее голос, подумалось ей, вряд ли будет иметь особое значение: остальные скажут то же самое.
