— Вы позволили себе назвать ее собачьей конурой!
— Разумеется. Как же назвать ее иначе?
— Назвать так… лучшую комнату во дворце…
— В таком случае я очень жалею владельца этого дворца. Даже комната в нашем маленьком домишке в Коччапелато и то лучше. Во всяком случае — чище.
— Коччапелато?!. Что это такое за штука?
— Очень вкусное блюдо, — со смехом ответил Чуффеттино. — Я хотел сказать, что в доме моих родителей мне никогда не приходилось ходить по такой непролазной грязи.
— О, какое преувеличение! Только немножко пыли на полу.
— Его очевидно никогда не метут?
— Раз в месяц, дорогой Чуффеттино. Раз в месяц. Чаще было бы чересчур утомительно.
— А как часто делают кровать?
— Разве ее надо делать? Кровать устраивается сама собой. Белье меняют. Это, конечно. Раз в год.
— Великолепно! Может быть, и это чересчур утомительно?
— Единственно, на что можно пожаловаться, это на то, что здесь не были открыты окна, и поэтому воздух немножко спёртый.
— Немножко! Нечего сказать! Тут можно задохнуться, мой милейший.
— Вина прислуг. Ничего не поделаешь! Их все время клонит ко сну, бедняг.
— Понимаю… А скажите мне, мажордом, неужели и у короля нечто в этом роде?
— Разумеется.
— И он не протестует?
— И не думает.
— Счастливец! Можно ему позавидовать. Ну, а теперь, до свиданья пока, мой милейший. Постараюсь заснуть, а потом…
Чуффеттино не договорил и громко зевнул. Мажордом, который не вполне еще простил ему обиду и которому тоже очень хотелось спать, поспешил удалиться. Он очень устал за весь этот день. У него было столько работы! Он должен был сделать вид, что прочел газету, написать письмо, подписать две иллюстрированные открытки и пришить пуговицу к рукаву своего пиджака. Можно было голову потерять от стольких дел. Но зато же он и устал! Излишнее переутомление даром ведь не проходит. Это всем известно.
Оставшись один, Чуффеттино запер дверь и раскрыл настеж все окна, чтобы впустить струю свежего воздуха, кое-как оправил постель и вылил на пол целый кувшин воды, чтобы хоть немножко осадить пыль. Потом бросился на кровать и… моментально очутился под нею, ударившись довольно чувствительно об пол спиною.
Случилось это потому, что деревянные доски кровати так сгнили от времени, сырости и грязи, что треснули и сломались, едва Чуффеттино надавил на них своей тяжестью, и ему ничего не оставалось делать, как улечься и заснуть на полу.
Когда он проснулся, начинало уже темнеть. В раскрытые окна вливались последние отблески дня и доносились звонкие крики ласточек, стремительно носившихся в воздухе. Чуффеттино встал и позвонил. Но звонок не действовал, так как 50 лет назад были порваны все провода и никому не было времени их починить. Тогда Чуффеттино начал кричать так громко, как только мог:
