Особенно благоволил полякам императорский наместник и брат царя Великий князь Константин Павлович. Регулярно подчеркивая свое пренебрежение к дислоцирующемуся в Варшаве российскому контингенту, он столь же постоянно заявлял о симпатиях к аборигенам. Князь неоднократно заявлял, что в душе он совершенный поляк, и даже среди последних заслужил прозвище «матери польского войска и мачехи русского». Если же особо наглые выходки ясновельможных панов вынуждали Константина принять к виновным дисциплинарные меры, в дело вступал его друг детства и начальник штаба генерал-лейтенант Дмитрий Курута. После чего уже готовящийся к разжалованию в рядовые или отправке в Сибирь пан, как правило, отделывался легким испугом. На официальных же смотрах и мероприятиях складывалось впечатление, что бравшие Париж, Берлин и Варшаву российские войска находятся в Польше на положении бедных родственников, на побегушках у победоносных шляхтичей.
Даже когда, уже после смерти Александра I, была выявлена связь части польской верхушки с декабристами, дело завершилось ничем. Следствие определило, что с декабристами активно сотрудничало как минимум семь членов Сената, будущий лидер польской революционной эмиграции историк Иоахим Лелевель и адъютант самого Константина Михаил Мицельский. Вся компания была арестована, и Николай I хотел судить ее тем же порядком, что и декабристов. Однако польский главком на основании несоответствия такого суда польской Конституции воспротивился желанию венценосного брата. Ему удалось настоять на предании арестованных суду их же коллег-сенаторов, а те подсудимых либо оправдали, либо приговорили к символическим наказаниям.
Еще раньше похожая история произошла со 166 студентами и преподавателями Виленского университета, входившими в подпольную организацию Лелевеля. Под давлением Великого князя 151 человек вообще не был наказан, шестерых преподавателей всего-навсего уволили, а девятерых студентов исключили. Даже когда шестерых юных патриотов прихватили за организацию убийства самого императорского брата, тот самолично отменил им смертную казнь, заменив ее двоим ссылкой в Сибирь, а прочим — отдачей в солдаты (где соплеменники всех чинов, естественно, встретили молодых людей как героев).
Неудивительно, что, когда на варшавских торжествах по поводу открытия Сейма генерал Иван Паскевич возмущенно спросил у графа Остермана, что из этого будет, тот, не задумываясь, ответил: «Через десять лет ты со своей дивизией будешь их штурмом брать!»
