Светлые аллеи | страница 80
— Что это за профессия такая диджей? — спросил я однажды у Любы — Что он у тебя на работе делает?
— На проигрывателе играет — гордо объяснила она.
— Как это? Типа шарманщика что-ли?
— Да нет, на пластинках. Вот придёт и спросишь.
Но симпатичный ди-джей больше не пришёл. Этого продвинутого парня задвинули обратно одни гады. Кому-то он наступил на ногу из местных «авторитетов». Жизнь коротка, мафия бессмертна. Подвела неуёмная привычка спорить со всеми о Ницше. И диджей на случайных попутках исчез из жизни Любы.
Через две недели Люба нашла утешение в Грише из первого подъезда. Этот печатался в газетах и тоже носил очки. Специализировался он на длинных поэмах с прологами. Но не чурался и мелких форм. Я его не любил. Слишком он был румяный и благополучный для настоящего поэта. А стихи своей гладкостью и оптимизмом напоминали фильм «Трактористы». Каждое утро он клал в Любин почтовый ящик конверт с олимпийской символикой — пухлый плод своих ночных досугов. В графе «кому» Гриша писал «Моей Музе». Я заносил эти конверты Любе и спрашивал: «Ну что новенького пишут?». Но Люба только молчала и глупо улыбалась. Хотя улыбаться можно только глупо. Ни разу не встречал такого выражения как «умно улыбался». Когда у человека хорошее настроение, он глупеет.
Но потом они чего-то повздорили. Люба и этот Гриша. Не поделили свою огромную любовь. Все дни Гриша ходил мимо окон загадочный, как японский кроссворд и как-то хищно ухмылялся. А через неделю в местной газете появилось стихотворение, которое так и называлось «Злодейке Л.» Пересказывать его не буду. Скажу лишь, что начиналось оно словами «Погиб поэт…», Любу сравнивали с ехидной, фигурировали слова «шалашовка», «шельма» и «шушера» — все на букву «ш». В стихах было что-то змеиное.
Люба пришла ко мне вся в слезах. Плакала она просто и беззащитно — как плачут маленькие дети.
— А письма — то какие хорошие писал! — курлыкала она на моём плече раненной птицей.
Я вытащил из конверта и прочёл одно. В начале шли стихи, написанные каким-то круглым и самодовольным почерком. Буковки были мордастенькие, как и сам Гриша.
«Крепенько», — подумал я. Потом видимо поэтическое вдохновение оставило певца и труженик пера перешёл на прозу.