Молодой дешифровщик, впрочем пока только он один называет себя так, уже в который раз вглядывается в серо-белые листы фотобумаги, на которых изображены страницы рукописей. Их, рукописей, только три.
Одна хранится в Дрездене. На длинной полосе бумаги, сделанной из луба фикуса и сложенной складками, наподобие веера или мехов у гармошки, волосяной кисточкой на 74 страницах нанесены таинственные знаки и непонятные рисунки. Другая рукопись, хранящаяся в Мадриде, состоит из двух фрагментов- всего 112 страниц — и также сложена складками, однако у нее нет начала, это сразу видно, нет и конца. В еще худшем состоянии рукопись, найденная Леоном де Рони в архивах парижской библиотеки. Это даже не рукопись, а фрагмент из 24 страниц, к тому же сильно поврежденный.
И все. Все, что уцелело от костров испанской инквизиции, уничтоживших четыреста лет назад рукописи индейцев майя.
С чего начать? Как подступиться к ним? Как заставить заговорить этих древних свидетелей выдающейся цивилизации Американского континента? А может быть, американский профессор прав, и они вообще не умеют говорить?
Тогда, много лет назад, выпускник Московского университета Юрий Кнорозов не мог дать ответа на эти- и еще многие другие вопросы, возникавшие у каждого, кто хоть раз увидел рукописи майя. Он знал многое — вернее, почти все, что было опубликовано в мировой печати об этих манускриптах, вот уже почти столетие плативших черной неблагодарностью — молчанием всем тем, кто стремился проникнуть в их тайну.
Он изучил древние письмена Старого Света, тщательно присматриваясь к особенностям иероглифики китайцев и древних египтян; он искал социально-исторические причины возникновения письма у народов, которые прошли примерно тот же исторический путь, что и майя. Он был лингвистом, историком и еще… Он считал, что гуманитарные науки следует вывести на уровень точных наук, и много думал о новом открытии, которое несправедливо оскорбили люди, не сумевшие или не пожелавшие разобраться в этом дерзновенном полете человеческой мысли, приклеив ему ярлык мракобесия… Да, он думал о кибернетике, о возможностях ее применения в лингвистике, о совершенно невероятном на первый взгляд сочетании «думающих» машин с наукой языкознания… Это была мечта, но мечта, построенная на строгом научном анализе молодого ученого, понимавшего, какой невероятно тяжелый труд ждет его впереди, сколько препятствий ему придется преодолеть, сколько неудач и разочарований поджидает его.
