А Севка с Рыжим тоже сцепились — хоть за ноги растаскивай. Получалось, по-Севкиному, что все мы тут неудачники, отставной из центра народ, не добились успеха в жизни и потому, говоря языком социологии, культивируем неуспех и прочие антиобщественные проявления. Я подумал, помнится, что Севка нахватался всяких случайных мыслей, работая механиком на «Мосфильме», и прилаживает их ко всему подряд, как мартышка очки. Потому что уж больно огульно он все Чертаново зачеркнул. Как будто на той же Пресне не пьют.
— А если кому повезет, вроде Таньки, то сразу оказывается, что это были одни слова, социальная самозащита, — Севка разгорячился и перешел на личности. — Легко говорить, что тебе ничего не надо, когда тебе ничего не дадено. Никто, понимаешь, не станет хлобыстать портвейн на берегу грязной лужи, когда имеешь всякие там дачи и коньяки.
Тут Пашка восхитился и сказал, что этому Севке молоко надо давать за вредность. А у Рыжего от возмущения чуть портвейн из ушей не брызнул — он как пошел клокотать, так и пошел, причем для разгона обложил Севку с его социологией кругом и по-всякому. Потому что, говорил Рыжий, мы есть кто? Мы есть люди, и любить надо друг друга, а не дома в центре и коньяки. И то, что мы в Чертанове живем, даже к лучшему, потому как соблазну меньше, портвейну больше, стало быть, легче обретать подлинные ценности, а не цепляться за мнимые. Я подумал, конечно, что глупо как-то в литрах и километрах рассуждать о таких вещах, но ничего не сказал: пусть они с Севкой сами разбираются, кто прав, кто виноват, а нам с Пашкой самое время выпить на берегу грязной лужи.
Тип, у которого увели монтировку, ругался теперь с дядей Колей Егоровым из восьмого подъезда. Дядя Коля со свойственным ему после одиннадцати утра темпераментом говорил о законе, согласно букве которого нельзя парковать машины ближе чем в двадцати метрах от источника вод, при этом тыкал удилищем в «жигули», чтобы тип обратил внимание. Тип — лицо у него сделалось совсем брюквенное — никак не мог из-за этой удочки сосредоточиться, отгонял ее как муху и говорил, что есть источники вод, а есть сплошное недоразумение, источники всякой там инфекции и заразы, и что закон недвусмысленно разграничивает. Законы нужно знать и употреблять правильно, говорил тип, отмахиваясь от удочки, и получалось у них как в опере, когда каждый поет свое. А что тут делать с удочкой, говорил тип, начиная нервничать, так, пожалуй, только пить под ее сенью и сквернословить при детях — тут пацаны на иве дружно заверещали: «А сами! сами! сами первый матюгаться стали!» — И этот хор мальчиков привел в действие механизм общественного мнения в лице голосистых баб и Рыжего, который направился в гущу событий, ступая несколько чересчур осанисто и твердо, как «каменный гость» в известном фильме с Высоцким. Я еще успел подумать, что пацаны у нас в Чертанове растут славные, и что не может, не должно быть такого, чтобы в будущем им ничего, кроме чертановского лото, не светило, но тут Севка подозвал Вику, взглянул на меня и сказал «встали».
