Стояло начало весны, и смеркалось совсем рано. Хэндрейк Верстеех вразвалочку шагал по заполненным легким туманом улицам, которые еле-еле освещались газовыми фонарями. Матрос думал о скором возвращении в Амстердам, о матери, которую не видел три года, о поджидавшей его невесте. Он прикидывал, сколько выручит за обезьяну, попугая и ткани, разыскивая лавку, где можно было бы сбыть столь экзотический товар.
На Бар-стрит к нему подошел весьма изысканно одетый господин и спросил, не продает ли он попугая.
— Ваша птица, — пояснил он, — вполне мне подходит. Мне необходимо какое-либо живое существо, которое разговаривало бы со мной, а я молчал. Ведь я живу отшельником.
Подобно многим голландским матросам, Хэндрейк Верстеех говорил по-английски. Он назначил цену, которая устроила незнакомца.
— Идите за мной, — сказал тот. — Живу я довольно далеко. Вам придется усадить попугая в мою клетку. Вы распакуете свои ткани, и, может быть, я выберу кое-что подходящее.
Радуясь удаче, Хэндрейк Верстеех пошел за джентльменом, надеясь по пути уговорить незнакомца купить и обезьяну, которую расхваливал на все лады. Она, сообщил матрос, принадлежит к редкостной породе, чьи особи превосходно переносят английский климат и крепче прочих обезьян привязываются к хозяину.
Но вскоре Хэндрейк Верстеех умолк. Слова он тратил зря, так как незнакомец не отвечал ему и, казалось, вовсе не слушал.
Они молча шли рядом. Только обезьяна, испуганная туманом, вспоминая о родных джунглях в тропиках, иногда тоненько попискивала, будто новорожденный младенец, да хлопал крыльями попугай.
Через час ходьбы незнакомец резко сказал:
— Подходим к дому.
Они находились в пригороде. Дорогу окаймляли просторные парки, огороженные решетками; время от времени за деревьями мелькали освещенные окна коттеджа, и через равные промежутки времени издалека, с моря, доносился зловещий вой сирены.
Незнакомец остановился перед решеткой, вытащил из кармана связку ключей и открыл ворота, сразу же заперев их, едва Хэндрейк успел войти.
Матрос был удивлен, он с трудом различил в глубине сада небольшую, благопристойную на вид виллу, но сквозь запертые ставни не проникало никакого света.
Молчаливый незнакомец, безжизненный дом — все выглядело весьма зловеще. Однако Хэндрейк вспомнил, что незнакомец живет один. «Чудак какой-то!» — подумал он. Так как у голландского матроса денег не было, то заманить его сюда с целью грабежа не могли; он даже устыдился за свое мгновенное беспокойство.
