У Бони, имевшего много дарований, вначале не было того, чего требовали его вкусы: огромного состояния.
Женитьба заполнила этот пробел. Я вспоминаю завтрак в «Вуазене» после его развода. Увидев новую мадам де Таллейран[168], я не могла удержаться и сказала ему:
— Возможно ли, что вы когда-нибудь любили эту женщину не из-за ее денег?
— Всегда любят кого-то за что-то, — ответил он, разрезая лангуста.
Бони был единственным человеком из тех, кого я знала, кто, лишившись двух миллионов ренты, преспокойно ездил на автобусе.
Но у него еще сохранились кастовые предрассудки. Из-за этого я постоянно воевала с ним. Как-то, собираясь дать торжественный обед, Бони сказал мне: «Старый герцог де Люинес[169] умер; мальчика, унаследовавшего титул, я должен посадить по правую руку от хозяйки дома». Я возмутилась. Молодому Люинесу было семнадцать лет, а на обед Бони пригласил двух выдающихся художников, один из них преклонного возраста.
— Если бы воскрес старый Виктор Гюго, вы посадили бы его после этого молодого человека?
— Не колеблясь, — ответил Бони, — вне всякого сомнения.
Для многих титул играл еще огромную роль. Моя жизнь была настолько отдана людям искусства, что меня не интересовала тьма мелочных историй, какими питалось общество, к которому я формально принадлежала. Часто я подтрунивала над Марселем Прустом за чрезмерную важность, какую он придавал ничтожным светским происшествиям. Меня удивляло в этом столь одухотворенном человеке, как серьезно он относится к таким пустякам. В конце концов я спросила его, не сноб ли он. Мой вопрос его очень шокировал.
Много лет спустя, когда, уже тяжелобольной, он слег в постель, Пруст все еще помнил об этом. Надеясь как-то его развлечь, я послала ему приглашение в мою ложу на спектакль «Русского балета». В письме, которое он прислал мне с извинениями, Пруст вспоминает этот раздраживший его вопрос:
«Я так сожалею… «Русский балет», ужин у Вас — все это делает живыми дорогие воспоминания и заставляет почти верить, что прошлое счастье возвращается. Я снова слышу: «Не сноб ли вы?» Тогда этот вопрос показался мне очень глупым, а теперь я чувствую, что в конце концов полюблю его, потому что слышу, как Вы это произносите. Сам по себе он бессмыслен. Если среди редких друзей, которые по привычке приходят справиться обо мне, попадается еще какой-нибудь герцог или князь, то других друзей — камердинера и шофера я встречаю с большей радостью. Они этого заслуживают. Камердинеры образованнее герцогов и говорят на самом красивом французском. Но они более педантичны в соблюдении этикета, менее просты, более обидчивы. В общем, они стоят друг друга. У шофера больше чувства достоинства. Но эта фраза «Не сноб ли вы?» мне в конце концов понравилась, как платье, которое было на Вас в тот день; в нем Вы были так красивы. Но уверяю Вас, Вы единственная, кто мог сказать, что я сноб. Это не так. И Вы единственная, кто мог предположить, что я посещаю Вас из тщеславия, а не потому, что восхищаюсь Вами. Не будьте так скромны…»
