В биографии Мизии 1910-е и первая половина 20-х годов были звездным временем. Жизнь ее полна до краев — любимый человек, деньги Эдвардса, дружба с Дягилевым.
У нее с Дягилевым было много общего: ровесники, оба родились в России, оба страстно любили музыку, у обоих было тонкое художественное чутье, инстинктивное стремление к новому в искусстве. Мизию, как и Дягилева, отличали презрение к условностям, надменность и равнодушие к тем, кто их не интересовал, пылкость чувств и щедрость по отношению к людям, которых они любили, безудержность в симпатиях и антипатиях. Им обоим были свойственны непостоянство и крайности, склонность к интригам и властолюбие. Дягилева привлекали в Мизии живость, легкая, чисто французская фривольность, остроумие. Но главное: подозрительный по натуре, Дягилев верил в искреннее и бескорыстное отношение к нему и безусловно доверял ее музыкальному вкусу.
«Русский балет» Дягилева, музой которого назвал Мизию Александр Бенуа, многим был обязан ее щедрости и страстной заинтересованности в его успехе. Тот же Бенуа вспоминает, что ложа Мизии служила «сборищем перворазрядных amis des Russes»[21] и что «при каждом новом эффекте вся ложа в один голос ахала».
Она быстро освоилась в атмосфере дягилевской антрепризы, которую авторы фундаментальной биографии Мизии, американские пианисты Артур Голд и Роберт Фицдейл, остроумно сравнивали с восточным двором — со всеми его интригами, изгнаниями, фаворитами и рабами, — где все подчинялось воле и капризам ее владыки деспота Дягилева. Мизиа стала своего рода принцем-консортом, Хозяйкой, как ее называли. Двадцатые годы — апогей ее власти. Все прослушивания и просмотры происходили в ее присутствии. От ее мнения часто многое зависело в решениях, которые принимал Дягилев. Ее уважали, любили, боялись, перед ней заискивали. Она стала посредником в отношениях Дягилева с композиторами, художниками, танцовщиками. Проявляя чудеса дипломатичности, изворотливости, ловкости в искусстве маневрировать, она умела успокоить, примирить, уладить конфликты[22]. Действуя всегда в интересах Дягилева[23], иногда не чуралась хитрости и, по-видимому, даже двуличия. Жан Кокто и Эрик Сати[24], случалось, называли ее «тетушкой Труфальдино» и «теткой Брут»[25].
Благодаря Дягилеву Мизиа была принята в свете, к чему она и Серт весьма стремились, хотя она отрицает это в своей книге. Характерно, что все четыре женщины, которым Мизиа посвящает специальную главу, принадлежали к высшему свету, и познакомилась она с ними благодаря Дягилеву.
