Руническими? Да, где-то на самых задворках подсознания Егора жило-существовало это понятие-воспоминание.
— Шаманское кладбище, — шептал Егор. — Подумаешь, мать его, не страшно. И не такое видали…
Здесь он Душой не кривил. Действительно, в самой глубине этой самой Души жила железобетонная уверенность, что её (Души), хозяин способен на многое. На очень — многое. Что, собственно, и доказал — когда-то, где-то, кому-то — в жизни своей прошлой, сознательно подзабытой.
Тем не менее, проходя — туда и обратно — мимо шаманского кладбища, Егору казалось (чувствовалось?), будто бы за ним кто-то наблюдает. Внимательно так наблюдает, вдумчиво и пристально.
Может, действительно, казалось. А может, и нет…
Ещё каждый день — по два-четыре часа — он работал. То есть, писал.
Егор для этого и поселился в заброшенной хижине, расположенной на далёком чукотском мысу.
Игра такая, мол, пока не напишу полноценную трилогию — о верной и счастливой любви, домой, то есть, в Питер, не вернусь.
Главную Героиню трилогии звали — «Александра».
Так звали и жену Егора, безвременно умершую несколько лет тому назад…
Все мы играем — в Игру — на природе.
Все мы — играем. Вдали.
Замерли в стенке — железные гвозди.
Замерли — все корабли.
Замерли, замерли. Все — давно — замерли.
Быт — как всегда — правит бал.
Сердце давно — безнадёжно — изранено.
Осень, старый вокзал.
Новый побег — лекарство от скуки.
Старая, право, Игра.
Новенький труп, а над трупом — мухи.
Это — увы — навсегда.
Как бы там не было — Зла уже налито.
Там. На заре. Поутру.
Счастлив бывает лишь тот, кто — как правило,
Часто играет — в Игру…
Счастлив бывает лишь тот, кто — как правило,
Часто играет — в Игру…
Пришла долгожданная чукотская весна — ветреная, хмурая и сырая. Наступил июнь месяц.
Роман был закончен. Точка поставлена.
— И жизнь — закончилась, — решил Егор. — Не вернусь я больше в Питер. Никогда.
Он закрыл толстую общую тетрадь (последнюю, так же плотно исписанную, как и все предыдущие тридцать пять), прошёл к кровати, лёг на матрас и отвернулся к стене.
— Всё на этом. Буду лежать и ждать смерти. Сашенька, скоро мы встретимся. Жди. И я буду ждать. Санечка…
Лежал и ждал.
Сутки, вторые.
Время текло — как приторный яблочный сироп.
Перед внутренним взором мелькали — надоедливым калейдоскопом — отрывочные картинки из прошлой жизни, связанные, в основном, с молодой черноволосой женщиной — милой, очень стройной и улыбчивой. Всё медленней и медленней мелькали. Очень хотелось пить…
