— Нет. Нет, спасибо. Я собираюсь… Я пойду в поселок. Куплю воскресную газету.
— Можно мне «Твикс»?
— Эдди, ты скоро сам превратишься в «Твикс»!
— Ну, пожалуйста!
— Хватит уже, Эд. Нам пора идти. Надевай сапоги, дорогу наверняка развезло.
Мы идем к лагерю длинной дорогой, мимо пруда. Это долгое путешествие. День сегодня обычный, холодный и бурый, вчерашнего искрящегося инея как не бывало. Подойдя к берегу пруда, я задерживаюсь, вглядываюсь в глубину. Ничего не меняется. Я не нахожу ответа. Я все думаю: может, тогда я просто не заметила, не поняла, что произошло? Со мной ведь бывает, что я отвлекаюсь, думаю о своем, уношусь куда-то в мыслях. Такое иногда случается, когда со мной разговаривают другие. Мне неприятна мысль, что дело, возможно, в вытесненных воспоминаниях, что это психическая травма, амнезия. Душевная болезнь.
— Мне кажется, ты как будто одержима этим прудом, Рик, — мрачно говорит мне Эдди.
Я улыбаюсь:
— Нет, вовсе нет. А с чего ты это взял?
— Каждый раз, как мы сюда попадаем, у тебя делается выражение лица, прямо как у Полумны Лавгуд.[14] Ты так же смотришь куда-то в пустоту.
— Ладно, извини, если напугала, но я не лунатик, точно.
— Да я просто прикалываюсь, — восклицает мальчик, грубовато-дружески подталкивая меня плечом. — Но взгляд у тебя, правда, каждый раз такой. Скажешь, нет?
Он отступает на несколько шагов, нагибается за камешком и бросает его в воду. Поверхность пруда покрывается рябью. Я смотрю на воду и вдруг чувствую, что у меня подгибаются колени и екает сердце, как будто я на лестнице поставила ногу мимо ступеньки.
— Пойдем-ка отсюда, — командую я, резко отвернувшись.
— Здесь что-то случилось? — взволнованно спрашивает Эдди. Голос его звучит напряженно и почти испуганно.
— Почему ты так решил, Эд?
— Ну, просто… ты все время сюда возвращаешься. И у тебя делается такой взгляд, как у мамы, когда она грустит, — бормочет Эдди.
Я мысленно проклинаю себя.
— А маме, кажется… ей, по-моему, неприятно сюда приходить.
Как легко мы забываем, что дети подмечают решительно все.
— Да, здесь кое-что произошло, Эдди. Когда мы были маленькими, пропал наш двоюродный брат Генри. Ему было одиннадцать лет, как тебе сейчас. Никто так никогда и не узнал, что с ним стало, так что мы, конечно, всегда об этом помним.
— Ух! — Эдди ногой подбрасывает в воздух опавшие листья, еще и еще раз. — Да, это просто ужасно, — говорит он наконец.
— Да, очень печально, — отвечаю я.
— Может, он просто сбежал из дома и… ну, не знаю, вступил в шайку разбойников или что-то типа этого?
