Алан Монтлис был, кажется, в нерешительности и ответил не сразу.
— Моему отцу новые люди не нужны, — произнес он, наконец, и снова умолк, теребя пальцами завитки своих темных волос. Потом, вдруг оживившись, заявил: — Что-то мне нравится в тебе. Иди за мной.
Саймон поклонился, сняв шапку, из-под которой высвободились густые прямые волосы, пролегающие поперек лба и спускающиеся сзади до самой загорелой шеи, и последовал за Аланом, не сводя с него пристального, острого, как клинок, взгляда, как будто бы оценивая своего провожатого и благодетеля. Этот взгляд и годы спустя приводил в замешательство врагов Саймона, даже самых могущественных из них. Алан, однако, ничего этого не замечал и шел себе, что-то еле слышно насвистывая на ходу. Через обширный выложенный камнем холл он повел Саймона в направлении арки со свисавшим сверху кожаным пологом. У этого полога Алан приостановился и снова заговорил с Саймоном — на этот раз полушепотом:
— Называй моего отца справедливым, — предупредил он Саймона.
— Фалк Лев, я знаю, — ответил он, и улыбка промелькнула на его губах.
— Он внушает страх, — сказал Алан.
— Я не боюсь людей.
На это Алан слегка усмехнулся и округлил свои карие глаза.
— Ты еще не знаешь милорда, — сказал он, отодвигая полог.
Они вошли в светлый зал, устланный коврами и циновками.
На стенах висело множество картин на библейские и исторические сюжеты. Посередине зала стоял стол, и хотя было только начало девятого утра, милорд уже завершил свой завтрак, состоявший из солонины с ломтями хлеба и большой кружки эля, и собирался встать, но пока еще оставался за столом, сидя в непринужденной позе в просторном кресле. Фалк Монтлис был гигант с выпуклой грудью и величавой осанкой, столь же белокур, сколь темноволос Алан. Одна рука Фалка, массивная, обильно поросшая волосами, покоилась поверх стола, вторую он держал за поясом своей длинной мантии. Воинственно торчала золотистая кудрявая бородка графа. Алан почти подбежал к нему и припал к коленям отца.
— Сэр, этот мальчик хочет говорить с вами.
Тяжелые веки со светлыми ресницами приподнялись. Милорд сначала взглянул своими маленькими голубыми глазками на сына, а потом перевел взгляд на Саймона.
— Знает ли он, что я не вступаю в беседу с каждым самонадеянным бродягой-молокососом? — сказал он. В его голосе нетрудно было услышать грозные нотки раздражения. — Убирайся прочь, любезный!
Саймон решительно шагнул к столу, крепко сжимая в руке свою шапку.
